Неужели Германия выиграет войну?
Май, 1942 год...
Английский флот подвергается атакам авиации и подводных лодок. Японцы в джунглях тихоокеанских островов сбрасывают в море американские гарнизоны. Немецкие танки с жестокими боями продвигаются по усеянным трупами русским степям.
В оккупированном Париже, где развевается флаг с черной свастикой, немецкий отряд, с духовым оркестром впереди, спускается по Елисейским полям. Уведомления о казни патриотов появляются на стенах домов. Чьи-то руки кладут цветы перед этими уведомлениями о смерти. В сумраке типографии, за спущенной железной шторой, на одной из машин печатаются листовки. Немецкие солдаты обыскивают поезд, листовки найдены в паровозе! Немцы выволакивают машиниста и расстреливают его на железнодорожной насыпи. На дороге устроившие засаду маки взрывают немецкий грузовик.
Перемирие лишило французскую метрополию ее армии. Лишь в Северной Африке остались кое-какие части, поддерживающие миф о существовании независимого французского правительства. На деле же при их помощи предполагалось не пускать в эти края союзников сражающейся Франции. В частности, это вменялось в обязанность авиации. Военных самолетов в Северной Африке скопилось больше, чем можно было ожидать: они стояли на аэродромах или находились в ангарах, под военной охраной.
Все, казалось бы, спокойно в гарнизонном городе Оране — на его улицах, где полно военных и местных жителей, на залитом солнцем пляже... Двое молодых людей в плавках загорают на солнце: можно подумать, что это спортсмены или курортники.
— Что он так долго, — говорит один из них.
— Да вот он!
Высокий рыжеволосый парень — сержант авиации — садится около них на песок.
— С лодкой все в порядке, — говорит он. — Араб утверждает, что на этой лодке можно совершить кругосветное путешествие, — в общем, настоящий трансатлантический пароход!.. Вмещает шесть человек и продовольствие на две недели. До Гибралтара доберемся без всяких.
— Шесть человек? Но нас же семь?..
— Что ж поделаешь? Седьмой — моряк, и его не оставишь! Что мы, летчики, понимаем в лодках?
— Я условился встретиться с арабом и с моряком в порту в понедельник под вечер. Гуляйте там как ни в чем не бывало, не подавая виду... И помните, что в порту полно шпиков. Прощайте.
— Ты не позавтракаешь с нами?
— Не стоит, чтобы нас слишком часто видели вместе...
Оба молодых человека, теперь уже в форме сержантов авиации, входят в маленький бар. Бармен, радио, тихая музыка. Портрет Петена. Несколько столиков занято военными: одни сидят с девицами, другие играют в карты, в шахматы. Слегка подвыпивший летчик в чине лейтенанта, сидя на высоком табурете возле стойки бара, окликает вошедших молодых людей:
— Де Буасси! Шардон! Идите сюда, дернем по рюмке...
Де Буасси, Шардон и лейтенант в баре. Вентилятор, жара, какая-то пара кружится на месте. Лейтенант в мрачном настроении.
— Ну и осточертела же мне эта дыра и вся их заваруха, — говорит он, бросая взгляд на портрет Петена.
Вслед за танцевальной музыкой по радио раздаются позывные, предшествующие информациям из Виши: «Вот и мы, маршал!»
— Заткнись! — кричит лейтенант, яростно выключая радио.
Один из офицеров, сидящих за столиком, вскакивает:
— Вы пьяны, лейтенант! Извольте уважать честь мундира!
Младший лейтенант, игравший в шахматы с сержантом авиации совсем близко от стойки бара, тянет Шардона за рукав.
— Сержант, уведите вашего знакомого, — говорит он очень тихо, — никаких скандалов в кафе!
Де Буасси и Шардон подталкивают лейтенанта к маленькой боковой двери... Инцидент исчерпан, возобновляется игра в шахматы.
— Придется спасать офицера...
— Ты его уже спас... — подмигивает на дверь второй партнер. Оба смеются.
В этой покоренной армии есть и другие люди, обдумывающие возможность продолжать борьбу и не считающие Францию окончательно побежденной. Бенуа, работающий в канцелярии штаба авиационной части и занимающийся целый день составлением отчетов для начальства, не может смириться с тем, что столько самолетов и столько летчиков бездействуют, в то время как война продолжается.
Небольшого роста, коренастый, энергичный, с парижским выговором и с обликом, в котором есть что-то от парижского гамена, Бенуа, перепробовав много профессий — от чернорабочего до механика, — пришел в авиацию во время войны и обнаружил способности летчика, которых раньше и не подозревал в себе. Его политические взгляды очень туманны, и ему кажутся смешными люди, которые считают, что их участь зависит не от их личных, а от общих усилий. Его первые самостоятельные шаги в жизни были очень трудными... Но Бенуа сознает ту силу, что заложена в нем, не сомневается в своей удаче и не лишен ни чувства юмора, ни иной раз цинизма.
— Какая польза от всех этих бумаг? — спрашивает Бенуа капитана Флавье, который упрекает его за беспорядок.
— Очень часто — никакой, — признает капитан Флавье, — в лучшем случае — польза весьма незначительная. Однако это не значит, что бумаги не следует вести аккуратно! Таково правило!
Флавье — кадровый офицер, педантичный, дисциплинированный, пунктуальный: он поддерживает строгую дисциплину в подведомственном ему отделе, и ничто так не раздражает его, как небрежный вид офицеров. В помещении жарко, но капитану не нравится, что Бенуа снял китель:
— Мне тоже жарко!
Добавим, однако, что Флавье — смелый человек и великолепный летчик: он сбил шесть «Мессершмидтов», что было отнюдь не легким делом на том самолете, который он пилотировал. Именно это обстоятельство и побуждает Бенуа все же поведать своему начальнику то, что его волнует:
— Говорят, что формируется французская эскадрилья для России.
Флавье настораживается и сухо отвечает:
— Для России? Какое нам дело до России?
Но Бенуа продолжает настойчиво:
— Но вы ведь недурно дрались с немцами... А поражение и перемирие — принимаете?
— Приказ есть приказ. Мы должны подчиняться инструкциям Петена. Если бы тогда, когда он командовал в Вердене, офицеры и солдаты задавали себе каждый день вопрос: надо или не надо подчиняться его приказам — немцы выиграли бы и битву под Верденом и всю войну. Мы должны доверять Старику.
— А если окажется, что Старик стал слишком стар?
Флавье непоколебимо стоит на своих позициях: он будет сражаться с тем, с кем ему прикажут сражаться, кто бы то ни был. И поскольку в настоящее время имеется приказ не допускать вылета самолетов, Флавье будет его выполнять.
— Но поражение и для вас унизительно, зачем же сидеть сложа руки, когда драка возобновилась?.. Ведь это же не чужая борьба, она по-прежнему наша.
— Приказ есть приказ, — упрямо повторяет Флавье.
Ну как продолжать с ним разговор? Однако, как бы ни был сух Флавье, его ответы все же обнаруживают внутреннее колебание:
— Я решил раз и навсегда, поскольку я солдат, не задавать себе никаких вопросов. В противном случае... до чего мы дойдем?
Но это не мешает быть... ну, в общем... быть не очень довольным собой... Гордиться нечем... В то время как другие... — он тут же спохватывается. — Военная дисциплина слепа!
Бенуа улыбается:
— В эпоху радио она и слепа и глуха!
Флавье улыбается. И Бенуа пользуется этой разрядкой, чтобы задать важный для него вопрос:
— Ну, а если кто-нибудь, вроде меня, например, попытался бы присоединиться к такой эскадрилье?.. Вы сочли бы это предосудительным?
— Во-первых, бесцельным, потому что война проиграна и одна французская эскадрилья, сражающаяся где-то в России, ничего не сможет изменить в судьбе Франции. А, во-вторых, да, предосудительным. Вы меня фактически предупредили. И я сделаю все, чтобы не допустить этого. Я переведу вас в другую часть с аттестацией: «Младший офицер, за которым требуется надзор».
И Флавье направляется к выходу. В соседней комнате он с удивлением замечает сержанта Дюпона (мы видели его за шахматами в баре), занимающегося разбором досье. Флавье останавливается недовольный: он уверен, что Дюпон слышал его разговор с Бенуа. Флавье сухо замечает:
— Какое необыкновенное усердие, сержант, — час обеденный, вам надлежало бы быть в столовой. Я вижу, у вас даже не нашлось времени побриться.
Дюпон не отвечает, и Флавье удаляется. Дюпон проходит к Бенуа.
— Я все слышал... Я тебе никогда ничего не говорил, потому что надо быть осторожным... Но если хочешь, можем бежать вдвоем...
Бенуа взволнован, но все же он задумчиво произносит:
— В том, что он сказал, есть доля правды... Разве одна несчастная эскадрилья может что-нибудь изменить?
— Не в этом дело! Французы мы или нет?
Небольшая комната в гостинице, окна которой выходят в порт. Это комната Бенуа, где он, Дюпон и младший лейтенант Леметр (противник Дюпона по шахматам) разрабатывают план побега.
— Очень просто, — говорит Леметр, — на аэродроме имеется В-3 — 18. Вы явитесь туда на рассвете и спрячетесь в хвосте самолета. Известно, что у В-3 капризничает мотор... Я, как полагается, являюсь днем, проверить, что с ним, понятно?
— Я хотел бы знать, на что мы идем... На чем это дело может сорваться? — спрашивает Бенуа.
— Во-первых, у нас будет неважный мотор. Во-вторых, взлетная дорожка может оказаться занятой. В-третьих, зенитки могут открыть по нас огонь. В-четвертых, может не хватить горючего...
— Сколько же у нас шансов на успех?
— Пятьдесят процентов.
— В таком случае, попробуем.
— Несомненно. Чем мы хуже тех, кто ушел до нас... в сороковом, в сорок первом.
— А скольких схватили... Сколько их в тюрьмах Орана и в Испании.
— Нас не схватят! — говорит Бенуа. — Мы не из тех, которых хватают!
Но его интересует, что именно заставляет бежать самого Леметра. Леметр смотрит на него с некоторым удивлением.
— Что заставляет? Я полагаю, то же самое, что и вас. Я отказываюсь считать поражение и оккупацию Франции свершившимся фактом.. Что касается меня, то я был против нацистов еще до войны. Что представляет собой их «раса господ», мы знаем теперь на собственной шкуре. В мирное время я был школьным учителем, и для меня культура — это не пустое слово. Геббельс говорит: «Когда я слышу слово „культура“, я хватаюсь за револьвер». Ну, а я хватаюсь за револьвер, когда слышу слово «Геббельс»! Может быть, еще и сейчас есть люди, которым надо доказывать, что дважды два — четыре, но я не из их числа!
— Я не учитель, — говорит Дюпон, — но когда Гитлер изрыгает, что Париж — бордель Европы... Так, знаете ли, у меня там сестры!..
— Ладно, — говорит Бенуа, — договорились. Когда я вспоминаю мой дом, мою улицу, мой город и вижу разгуливающих там господ немцев... я всегда и всюду готов быть с теми, кто дерется против них!
Спак Ш., Триоле Э., Симонов К. Нормандия – Неман (Сценарий) // Искусство кино. 1958. № 7.