Одесская киностудия. Пудовкин снимает «Адмирала Нахимова». Бал в доме князя Меншикова в разгаре. Хозяин встречает адмирала. Между ними серьезный разговор, а на сверкающем паркете молодежь кружится в вальсе. Евгений Самойлов в роли лейтенанта Бурунова с невестой — артисткой Ириной Радченко — стоят в стороне.

К ним подлетает молодой адъютант адмирала Нахимова лейтенант Острено. Просит разрешения пригласить даму на тур вальса. Взволнован, взбудоражен. Глаза горят. Ноздри раздуваются.

— Не смей раздувать ноздри! — кричит Пудовкин.

Подбегаю снова. И снова — ноздри.

— Леопольд, убью! — вскрикивает Всеволод Илларионович.

А что я могу сделать — натанцевался, накружился. Еле-еле угомонил себя. Сняли.

Почему он окрестил меня Леопольдом — не знаю. Но я так и стал у него навсегда Леопольдом.

А это «убью!» было скорее шутливым выражением, чем проявлением настоящего раздражения. Хотя… судите сами: готовились, репетировали на студии, дома у Всеволода Илларионовича встречались. Сколько он нам времени отдал, сил, энергии. Все, кажется, ясно. Оговорено. Проверено… И на тебе! Придумал — раздувать ноздри! Тут и не такое бы вырвалось! Я понял, сделал как надо, — и уже на сердитом лице режиссера улыбка. ‹…›

Был еще такой случай — смотрели снятый материал. Множество дублей, вариантов… Вдруг Пудовкин вскакивает и кричит: «Стоп! Какой это черт снял такую ерунду?!»

— Всеволод Илларионович, это вы предложили…

— Ничего подобного. Не мог я предложить снимать такую нелепость.

А как он «сражался» с адмиралом Нахимовым — Диким! Алексей Денисович Дикий, сам великолепный артист и опытнейший режиссер, нередко вступал с Пудовкиным в споры. Всеволод Илларионович, как обычно, быстро теряя равновесие, выходил из себя, начинал рычать, взмахивал руками и, срываясь с места, «покидал» съемку. На полпути он вдруг резко поворачивался и бежал обратно с новой волной убеждений.

А Дикий, укрывшись защитным покрывалом образа Нахимова, в его уверенном, убежденном покое, не спеша, негромко, склонив слегка набок голову и с какой-то внутренней ухмылкой, стоял на своем.

Обычно Всеволод Илларионович, «пошумев», неожиданно успокаивался, подходил вплотную к Алексею Денисовичу и что-то конфиденциально сообщал ему. Дикий молча кивал головой, и Пудовкин, довольный, что добился-таки своего, спокойно произносил: «Давайте снимать». А у аппарата уже стоял улыбающийся оператор Анатолий Головня. «Лодя, — говорил он, — посмотри, какой кадр!»

С Диким Пудовкин «сражался» на равных, потому что чувствовал в нем силу, талант, интеллект. А тот любил его подразнить немного. Как-то Алексей Денисович заявил, что быть кинорежиссером — это пустяк и он хоть сейчас может продолжить съемки «Нахимова». Пудовкин буквально взвился!

— Да вы что?! Да вы… да я!..

Дикий спокоен. Всеволод Илларионович вне себя. Ссора? Враги? Ничуть. Оба они любили друг друга и уважали. Иначе не смогло бы состояться это прекрасное творческое содружество. Но вот, что поделаешь, не могли, чтоб нет-нет да и не схватиться «врукопашную». И вместе с тем…

Готовилась съемка у Графской пристани в Севастополе.

Все в порядке. Можно репетировать и снимать. А где же режиссер и артист?

А эти два маэстро, эти два «врага» в стороне, у каменной стены, опустившись на четвереньки, низко склонив головы и ничего не слыша вокруг, самозабвенно наблюдали за сражением каких-то двух букашек.

— Всеволод Илларионович, можно снимать…

И режиссер, вскочив как юноша и помогая подняться «его превосходительству», как ни в чем не бывало направляется к камере.

Пудовкин был неугомонен, вездесущ.

— Нет! Это никуда не годится! — кричал он, хватал у помрежа ведро с мутной жижей и, засучив рукава, начинал мазать грязью сапоги солдат и их мундиры, сам по локоть облепив себя этим «гримом».

Массовкой ведали его верные помощники — Глеб Рождественский и Константин Старостин, — тогда трюковые артисты. Они ставили отдельные сцены рукопашных сражений, схваток, эффектных падений. Но Всеволод Илларионович и тут не мог оставаться равнодушным. Он подбегал, выхватывал у кого-нибудь из солдат винтовку и, нанеся «смертельный» удар противнику, какому-нибудь «турку» или «французу», довольный возвращался на свой «командный пост» — к киноаппарату.

Соболевский П. Из жизни киноактера. М.: Искусство, 1967.