Всеволода Илларионовича я звал неистовым художником. Он в работе был одержимым: не мог спокойно репетировать, скучно работать. Работая, он весь горел; когда актер репетировал, он или помогал, или сам шел на площадку, показывал. Радовался, когда получалось, и огорчался, если не получалось. Во время съемки молчал, сдерживал себя; я чувствовал, как шел процесс восприятия сцены. Невольно, когда играешь сцену, поворачиваешься, чтобы видеть по лицу режиссера, верно ли работаешь. И когда его глаза улыбаются, это действует, как допинг, потому что чувствуешь себя на верном пути. Но однажды, на одной репетиции дубля, я то же самое проделал и увидел, что лицо Пудовкина мрачно. И когда кончилось, он сделал ряд замечаний и велел переснять. А первый дубль был как будто хороший.

Если во время репетиции кто-нибудь подходил — как всегда бывает в кино, — Пудовкин отвечал:

— Не мешайте репетиции. Не говорите в присутствии актеров, во время съемки. Поговорите со мной потом, если это необходимо.

Однажды пожарный прервал съемку. В самый важный репетиционный момент он открыл дверь и сказал: «Граждане, не курить!»

Пудовкин обернулся, что-то крикнул и бросился к пожарному. Мы не успели опомниться, как увидели, что наш дорогой и добрейший Всеволод душит несчастного блюстителя порядка. Когда его оттащили от пожарного, стало очевидно, что Пудовкин в крайней степени отчаяния. Разумеется, он извинился за свой срыв перед потерпевшим, но все-таки не удержался от упрека:

— Как вы могли, как вы смели! Так гениально все играли! Вы испортили все. Уйдите!

Мы успокаивали его, обещая, что постараемся сохранить все, что было найдено.

— Нет, это невозможно, вы так не сыграете, нельзя нарушать процесс съемки. Даже если горит, надо подождать конца съемки, а потом тушить.

Свердлин Л. Статьи. Воспоминания. М.: Искусство, 1979.