Совершенно неожиданный вызов на «Мосфильм». Срочно! Немедленно! Как только появится! Чтоб сразу! Ломая голову относительно того, что же еще там от меня могло понадобиться, бросаюсь. Несусь. Нарушаю правила. Вбегаю в павильон. Пыль. Дым. Много дыма…
В дыму мечется плохо угадываемая толпа специально отобранных жутких личин. Из дыма выскакивает с обезумевшими глазами Владимир Наумыч Наумов и, не тратя времени на приветствия, выкрикивает:
– Слушай, тут нам привели девочку! Гениальную! У нее голос! Она лауреат черт его знает каких-то там премий! Она должна у нас что-нибудь спеть! Этого еще мне не хватало, картина и без того была невероятно сложна и трудоемка.
– Но где, почему и что она будет петь?
– Николай Николаевич, вы большой художник, вы сами можете что-либо предложить!
– Но все же объясни: в какой момент в подобном аду возможно пение?
– Наверное, вот в какой… У нас ведь свадьба… В конце, когда все уже перепьются и лягут вповалку, наступит тишина… Горит лампадка. И чистый детский голос тихонько что-то выводит.
– Лицо Владимир Наумыча приобрело серафическое выражение.
– Но что?!
– Ну-у-у… наверное, что-то взрослое, что она у взрослых подслушала…
– Что же все-таки?
– Ну вот… хоть гусарский романс. – Владимир Наумыч быстро-быстро запел: – «Собачка верная моя, щенок, залает у ворот».
– Но это уже было у Савченко!
– Тогда не знаю, не знаю… Вы думайте, думайте, Николай Николаевич!.. И он растворился в дыму. Поразмыслив некоторое мгновение, я подсел к Алексан Алексанычу Алову, тихо сидевшему в том же дыму в уголке декорации, и вопросил:
– Саша, что, если она споет про крепостную долю – «Отдали во чужи люди» и т. п.
– Пожалуй… возможно, – медленно проговорил Алексан Алексаныч. – Вы подумайте, подумайте, Николай Николаич… Я забрался в дальний угол павильона и начал думать. Сначала сочинил нехитрый текст про «отдали во чужи люди», а потом и мелодию крестьянско-колыбельного рода (на это ушло не менее часа), после чего вновь подсел к Алексан Алексанычу. – У меня готово. – Ну, исполни.
Я тихонько запел с деревенскими подвываниями. Кончил петь. Лицо Алексан Алексаныча также приобрело серафическое выражение: –Да… Хорошо-о-о… Николай Николаич! Да вы у нас еще и поэт!..
Все вроде бы подходит. – Алексан Алексаныч задумался ненадолго, затем вдруг радостно ожи- вился и продолжил: – Слушай, а ведь будет интереснее, если она споет какую-нибудь мужскую, а не женскую песню? Я обалдело вытаращился на Алексан Алексаныча, но, к счастью, тут же нашел выход – вспомнил изумительную «рекрутскую» песню XVIII века из сборника «Русских народных песен» Прокунина и немедленно ее воспроизвел. – Это точно, это то, что нужно! Иди, спой Володе.
Наумову песня понравилась.
– Давайте девочку! – потребовал я.
– Где девочка? Девочку давайте! Ведите девочку! – понеслось по павильону. И все из того же дыма ко мне вывели очень белобрысенького совенка лет одиннадцати с совершенно круглыми глазами и вполне безмятежным выражением лица.
– Ну, пойдем поработаем, – сказал я девочке, и нас повели в режиссерскую комнату, подальше от места съемки. Два с половиной часа я разучивал с ней «рекрутскую». Надо честно сказать, что песня была архаичной и вполне сложной. Ребенок трудился изо всех сил, и песня наконец выучилась. Голос у нее был сильный, чистый, но совершенно прямой, как линейка. Мы отправились в павильон и сообщили, что «мы готовы».
«Перерыв! Перерыв! Перерыв!» – понеслось со всех сторон, и дым как-то мгновенно рассеялся. Само собой образовалось торжественное шествие: впереди вели девочку, за ней шли режиссеры, за ними я, за мной члены группы и, наконец, «желающие» из актеров. Направились в режиссерскую. Расселись.
Наступила благостная тишина.
– Давай, спой! – сказал я девочке, и лица режиссеров заранее приобрели умильно-серафические выражения. Она спела… Вновь наступила благостная пауза. Выражения лиц режиссеров не изменились…
Наконец Алексан Алексаныч вымолвил:
– Да-а-а… Хорошо-о-о… Какое-то время еще помолчали, а потом, ни слова не произнося, начали потихоньку вставать.
Вновь образовалось торжественное шествие, но только в ином порядке: впереди актеры, потом члены группы, потом вели девочку, потом меня, последними шли режиссеры. Я все время силился услышать, что они скажут, но они молчали. Наконец Владимир Наумыч склонился к медленно шедшему Алексан Алексанычу и тихо произнес:
– А девочка-то – г…!
Каретников Н.: «Темы с вариациями». М., 1990