Плюмбум» — прозвище героя картины, старшеклассни­ка; подобные «Купрум», «Аш- два-О» и прочие даются в пору зубрежки периодической систе­мы элементов — дело школь­ное! Но, поскольку в новом фильме Вадима Абдрашитова — Александра Миндадзе все слова продуманы, уже в этой кличке заложен важный смысл. Ведь в отличие, скажем, от стали плюмбум, то есть свинец, есть металл мягкий, ковкий, окисляю­щийся и подверженный влияни­ям среды. Таков же по сути и носитель клички, юнец Руслан Чутко — фамилия тоже со зна­чением: чуткий, восприимчивый. Однако слово «свинец» давно стало и нарицательным со зло­вещим оттенком: свинцовая пу­ля, гибельный свинец, беспощад­ная смерть-насилие… Все это имеет прямое отношение и к тому социальному явлению, ко­торое исследуется в картине, и к ее структуре, столь же необычной, сколь способной кому-то, невнимательному, показаться по внешней видимости знако­мой.

Герой — школьник, и в фильме даже есть сцена классной конт­рольной. Но «Опасная игра» ни­как уж не ложится в рубрику «юношеской тематики». И в раз­ряд детектива тоже не внести эту картину, хотя она начинается захватывающей сценой облавы и продолжается как остросюжетная, приключенческая, увлека­тельная.

Действительно: симпатичный мальчик с чистым лбом и ум­ными глазами московского школьника Антона Андросова, отличник, мальчик-пай из трудовой, интеллигентной, дружной семьи, ставится автором в цепь ситуаций по меньшей мере двусмысленных. Мы знакомимся с ним, когда оперотряд захваты­вает с поличным воровскую ком­панию, ограбившую киоск суве­ниров. Воришки режутся в но­венькие карты-трофей на какой-то заброшенной даче, среди них, растворившись, и наш Плюмбум. Но ведь именно он организовал заранее облаву, втеревшись в доверие этих мелких уголовни­ков. И дальнейший ход сюжета образуют операции, сочиняемые Плюмбумом и подсказываемые им, мальчишкой, оперотрядовцам, профессионалам, людям взрослым и ответственным. Это он помогает взять преступника покрупнее, будто бы неуловимо­го Ткача. Неуловимый, а Плюмбум-то наводит на него, на «теп­ленького», в баре, на глазах у подружки, пока она танцует. С каждым новым раундом своих деяний, которые названы с эк­рана «опасной игрой», Плюмбум как бы поднимается на ступеньку выше и выше по социальной лестнице, а действие продвигает­ся и географически — от пери­ферии к центру. Из пустого, за­снеженного дачного поселка — в город, где близ котельных в подвалах мощных домов пригре­лись «невидимки», всякие де­классированные элементы, туне­ядцы. Наверху в зеркально-пар­кетном зале — урок вальса, школа бальных танцев, кавалеры, да­мы, верчение пар, а внизу, в захламленных страшноватых подвалах-подземельях окопа­лись с батареями пива какие-то грязные бродяги—контраст этот, резкий и нарочито прямой, производит сильное впечатление. И снова, опережая дружин­ников, давая фору милиции, шустрый Плюмбум выслеживает их теплую компанию, подружив­шись с пожилым и печальным бедолагой дядей Колей, которо­го он, ничтоже сумняшеся, от­правляет в «воронке» куда сле­дует, назидательно прибавляя тоном наставника, что это-де для его же пользы.

Степень риска также увеличи­вается с каждым новым витком сюжета. Чтобы пробраться в ло­гово некоей «фруктовой банды», выследив ее на сей раз уже в ресторане-люкс, Плюмбум бесстрашно бросается под коле­са бандитской «Волги» (прием заимствован им, разумеется, из сыщицкой литературы). И снова удача венчает Руслана Чутко: преступники, в том числе и те, кто решил «завязать», укрыться в честной семейной жизни, по его информации (проще: доно­су) задержаны.

Но вот почему-то в штабе, в том числе и у начальника, которого уголовники зовут Седым, неуем­ная активность их добровольного помощника, этого супермена, неуязвимого ни для физической боли, ни для жалости, не вызы­вает одобрения. Более того (это неназойливо подчеркнуто) — от­талкивает. Здесь мы подошли к важному моменту концепции фильма «Плюмбум, или Опасная игра», фильма, помеченного на­шим временем, годом счастли­вого обновления нашего кино — 1986-м.

Думается, что по справедливости у тех, кто с преступным миром, хищениями, злоупотреблениями борется по долгу, по профессии, по выстраданному решению, не может вызвать умиления добро­вольная и самодеятельная «подсадная утка», малолетний про­вокатор по призванию. Даже неправдоподобная смелость Плюмбума действует на окру­жающих пугающе. И мы можем вместе с героиней картины, кра­сивой, доброй и несчастной Марией-манекенщицей спросить с недоумением: «Кто ты, мальчик, кто?»

В самом деле: кто? откуда взял­ся? что породило подобный тип, характер? Что за социальное яв­ление стоит за этим характером, типом? Конечно, ясно, что перед нами новая ипостась фанатика как ти­па, фанатизма как явления. Ведь авторы, беспощадно дово­дя конфликт до логического пре­дела, сталкивают «санитара» (так именует не без гордости себя сам Плюмбум) с его собственным отцом. Да, в своем пафосе очистить родной город «от мра­зи», в очередной облаве, на сей раз на браконьеров-рыболовов, мальчишка гонится за одним из них и настигает… милого, интеллигентного Чутко-старшего, родного своего отца. Не дрогнув, сынок, в эту минуту уже не свин­цовый, а железный или стальной мальчик, ведет допрос («Чут­ко . . . Женат . . . Имею сына ...») и берет штраф. Последняя сцена вызвала к па­мяти далекую тень Павлика Мо­розова, сельского пионера, убитого кулаками в пору коллективизации за то, что он якобы выдал правлению колхоза своего отца-подкулачника. Имя знаме­нитого Павлика послышалось на дискуссиях по фильму В. Абд­рашитова, попало и в прессу. В кино этот сюжет, как известно, в своем «Бежине луге» разра­батывал Эйзенштейн.

Можно было бы найти Плюмбуму и более близкого кинопредшественника: маленький военный разведчик, народный мсти­тель по имени Бондарев в «Ивановом детстве» А. Тарковского, ребенок, чья душа опалена, сож­жена войной, живет лишь нена­вистью и местью. И того, Ивана, щупленького мальчонку с глазами, сверкающими недетским страданием, побаивались взрос­лые, воины-герои, командиры, все норовившие отправить его в нахимовское училище, о чем тот и слышать не хотел.

При сходстве действий (с Пав­ликом Морозовым), при похо­жем накале недетской страсти (с Иваном) — какая огромная и принципиальная разница, исто­рическая, психологическая! Поэ­тому ассоциации могут работать здесь только с существенными поправками.

Каким бы ни был подлинный Пав­лик Морозов, давно превращен­ный в героя легенды, так или иначе перед ним реяли кумачо­вые лозунги колхоза, благоден­ствия и изобилия для всех. Прав­ду и честь семьи, рода малень­кий выразитель своей эпохи при­носил в жертву интересам клас­са, а эти интересы были возве­дены в абсолют и провозглаше­ны превыше всех человеческих связей не им — временем, об­ществом.

Испепеленный, на грани безу­мия, жестоко травмированный мальчик Иван —столь же оли­цетворение войны, сколь ее жертва. Ненависти и пылающей злобе его действий противопо­ставлены светлые, чистые и пол­ные любви образы снов и вос­поминаний об убитой матери, о солнечном лете мирного детства. Поэтому Иван вызывает на­ше сочувствие, а подвиг его — восхищение.

Фанатичный супермен из десято­го класса, поэт сыска Плюмбум восхищения вызывать не должен, хотя перед нами натура явно незаурядная, блестяще талант­ливая. Видно это не только потому, что после своих ночей, от­данных слежке, он может с лег­костью одолеть за один непол­ный час аж два варианта конт­рольной по математике. Ведь и в своем увлеченном сыске, в наблюдательности и оперативности Плюмбум тоже достиг высот — смышленый, быстрый, обаятель­ный, везучий, видевший в жизни одно лишь добро, любовь окру­жающих и скромный, но надеж­ный материальный достаток ро­дительского дома. Откуда же та­кое остервенение в наши мир­ные дни? И игры в борьбу со всем преступным миром игры, вдвойне опасные для подростка при таких исходных данных!

И вот это, взлелеянное прекраснодушными и близорукими родителями единственное дитя фиксирует в протокол отцовские показания («Распишитесь… Оплатите…»), а тот растерян­но — никак не ожидал! — пыта­ется предостеречь сына от игр власти, губительной для несо­зревшей души. Но поздно: Плюмбум уже заражен, испор­чен властью, сколь ни жалки его экзерсисы, направленные пока на слабых, на женский пол в пер­вую голову. И здесь авторы фильма не побоялись приот­крыть те тайники подросткового возраста, о которых полагается умалчивать: влечение к женщи­не, старшей, зрелой, так сказать «настоящей женщине». Недаром каждый рейд Плюмбума в уго­ловный мир украшен некоей «блондинкой», и блондинки эти тоже повышаются в ранге от опе­рации к операции. Глупую, дол­говязую, яркую, в кудряшках подружку взятого уголовника Плюмбум втаскивает в круг: «Танцуй!...  Продавщица краде­ного!... Ну-ка покрутись… Красивая фигура… Повихляй-ся…» Но это лишь репетиция его главного «любовного» сюже­та с красавицей Марией, мане­кенщицей (очень мягко, досто­верно играет эту роль неизвест­ная экрану театральная актриса Елена Яковлева). Над нею, шантажируя, куражится Плюмбум, заставляя то купить ему моро­женое (о, его семнадцать лет!), то прокукарекать в публичном месте и даже с телеэкрана на сеансе мод. А потом тащит да­леко за город, сквозь лесную чащобу, на пустынный пляж, что­бы она учила его плавать! Страш­ная сцена, когда во вспышках молнии и ударах грома отчаянно бьет по воде ногами, барахтаясь в Марииных руках Руслан Чут­ко — автор этого спектакля, столь же жалко-детского, сколь и свидетельствующего о боль­ной фантазии. Мальчишке лестно повелевать роскошными белоку­рыми дивами, едва достигая им до плеча, а те и вправду смер­тельно его боятся; озадаченные самим явлением столь странного существа, несущего их избран­никам — решетку, а им — оди­ночество и несчастье.

Но есть в фильме еще одно лицо, милое и нежное, словно бы вы­писанное тонкой кистью художника-мастера. Это Соня, соседка по парте, дружок. Как нередко бывает с девочками, сохнет по Руслану, ходит-бродит со своим портфельчиком за ним повсюду. Плюмбум же, ориентированный на все дурное, видит и здесь одни подвохи:  «Шпионишь…Мата Хари».

Однако все сред­ства для него хороши и дозво­лены, и он втягивает Соню в свои игры, слежки и засады, в результате чего и наступает са­мая страшная расплата, хотя уж что, казалось бы, страшнее до­проса отца? Но авторы решили не щадить нас и завершили фильм поистине шоковой сце­ной.

Соня сорвалась с крыши многоэтажного дома, где Плюмбум осуществлял свою месть над вы­слеженным, наконец, похитите­лем кассетника.

Долго, казалось, бесконечно долго (на самом деле чуть боль­ше 30-ти секунд) длился снятый рапидом пролет. Развевались во­лосы, реяло шелковое белое платье. В последнем кадре, сверху, — тоненькая Соня, как белая бабочка, пришпиленная к асфальту двора. В небе, изда­лека и рядом, у бортика крыши, замерли фигуры «врагов».

В первый раз я, автор этих строк, смотрела картину в маленьком зале на студии. Все были оша­рашены, прибиты. Мы подумали: зачем этот рапид, слишком кра­сивый, будто из другого фильма. Но шли дни, и в памяти все летела белая бабочка, не выходили из головы серьезные светлые глаза и тонкие брови Сони. Тогда мне стало понятно: пусть от же­стокой истории, рассказанной с экрана, останется свет верности, девичий образ любви и чистоты. Пока о фильме шла речь именно как об истории Руслана-Плюмбума, о реальном, пусть и ис­ключительном, жизненном слу­чае. Но «Опасная игра» может читаться и неким иносказанием, метафорой. И тогда централь­ный персонаж предстанет нам как сгусток, концентрат многих свойств, разбросанных в нашей жизни и в людях.

Фильмы Абдрашитова — Мин­дадзе, начиная, пожалуй, уже с «Охоты на лис», допускают и даже требуют такого двойного чтения. Реалистические, основанные на глубинном зондаже со­циальной действительности и на живом наблюдении, их фильмы содержат метафору, обобщение внутри себя. Таким был обоб­щающий смысл картины «Оста­новился поезд», недостаточно понятый из-за убедительной кон­кретности одного казуса — же­лезнодорожной катастрофы, расследованной с экрана. В «Па­раде планет» метафора, воплощенная средствами экранной пластики и порою условности, — довлела. Будто в телескоп уви­дели мы планеты-миры сегод­няшнего общества: «мужчины», «женщины», «старики». Не хва­тало «детей».

И вот они в новом фильме, где режиссерское решение, не теряя скрытой внутренней метафоры, возвращается к жесткому, я бы сказала, некоему «неоголливудскому», сгущенному реализму на новом уровне, к впечатляю­щей пружинистой, мужествен­ной мускулистости. <…>

Зоркая Н. Мальчик Руслан, отлитый из свинца. // Кино (Рига). 1987. №3