Узкая улочка, темная от разросшихся олеандров, повела вниз по южному склону острова, остановилась у развалин древнего монастыря Чертоза. А дальше снова вверх, но уже крутой лестницей из каменных ступеней.
Навстречу спешил юноша, по-русски круглолицый, с темным пушком над детски припухлым ртом. «Мой сын — Юра», — сказала Мария Федоровна, знакомя. Юра подхватил портплед Владимира Ильича и шел, стараясь держаться поближе к Горькому. По тому, с каким обожанием взглядывал он на Алексея Максимовича, как легко и доверчиво рассказывал о чем-то своем, что так же легко, с полуслова понимал Горький, Владимир Ильич заключил, что отношения у них самые сердечные.
А беседа Горького с Юрой касалась как раз самого Владимира Ильича. У них заранее было договорено, что Юра, без конца щелкавший своим новеньким пленочным фотоаппаратом, заснимет Владимира Ильича, по возможности незаметно для него. И теперь Горький глазами спросил, все ли у Юры готово, а тот объяснял, как и что.
Невысокий забор из дикого камня. Узкая калитка. Домик в три окна и терраса с белыми колоннами — в жару над ней расстилаются камышовые маты — сейчас была открытой. Вилла «Блезус» приняла в свои стены самого желанного гостя Горького.
Увлечение фотографией в доме Горького было всеобщим. В съемках участвовали все — Кармела, Катальдо, Луиджи, обитатели Капри и заезжие гости. Алексей Максимович неистощимо находил сюжеты. За Марией Федоровной, естественно, утвердили режиссуру, Юре — операторскую часть. Облазили все скалы, заплывали на лодке во все гроты, сфотографировали все любимые места Алексея Максимовича. И особенно наилюбимейшее — у черных камней над обрывом, где волны бушуют в любую погоду и откуда видна бесконечная даль.
Пробираясь однажды с аппаратом по скалам, Юра увидел Алексея Максимовича на этих застрявших у берега глыбах. Сидел он, подперев рукой щеку, глубоко задумавшись. Волны буйствовали у его ног, окатывали камни белой пеной, взлетали тучами брызг. Юра не стал его тревожить, заснял издали. Удивительная по глубине настроения получилась фотография.
Перед Владимиром Ильичем разложили признанные самыми удачными — целую пачку. Снимки пейзажные, сказочные, юмористические, блещущие горьковской фантазией.
Вот Горький вознамерился нелегально вернуться в Россию. На пограничном столбе надпись: «Вход порядочным людям воспрещен!» Солдат преграждает дорогу ружьем, Горький обороняется зонтиком. Тут и «Сражение гладиаторов» настоящими древними мечами, и «Объяснение в любви» — садовник Луиджи пламенно изъясняется на коленях перед «синьориной» — усатым Катальдо в его длиннейшем фартуке. Шаляпин и Горький в забавной сцене «подготовки» к концерту и немая картинка «Дедка за репку»...
Ленин рассматривал, смеялся, шутливо-опасливо говорил, что на объектив здесь попасться рискованно и теперь, завидев Юру, будет поворачиваться спиной. Какое-то время так оно и было. На первом снимке только и увидели затылок и спину Владимира Ильича. Зато два других удались вполне. То ли он перестал обращать внимание, что Юрий вертится с фотоаппаратом, то ли увлекся обдумыванием хода в шахматной баталии с Богдановым, но аппарат щелкнул и справа и слева, запечатлев на века Ленина за шахматным столиком на террасе виллы «Блезус». Единственные фотографии Ленина за этот год.
Задание Алексея Максимовича Юра выполнял столь усердно, что не упустил момента и когда Владимир Ильич за шахматами заскучал, зевнул. Этот снимок больше всего и насмешил Ленина.
— Пусть-ка теперь кто-нибудь скажет, что я азартный шахматист, могу предъявить документальное опровержение!..
Но уже без шуток потребовал убрать фотоаппарат подальше, запереть от Юрия на замок. Сниматься он не любил.
Гусева З. Свидание на Капри. М.: Советская Россия, 1972. С. 38-40.