Улицы Ленинграда
Холодно... Яркое зимнее солнце нисколько не греет... Пар клубами вырывается при дыхании.
Мария Алексеевна, выбиваясь из сил, тянет салазки. На них, укутанный в шубу, в валенках и рукавицах, в шапке-ушанке, подвязанной сверху шарфом, сидит совсем ослабевший, но гладко выбритый Павел Петрович.
Снежные ухабы... Ледяные торосы...
Застывшие, полузаметенные снегом троллейбусы. Обледеневшие, с выбитыми окнами трамваи.
Внезапно санки застряли. Ни туда ни сюда.
Мимо проходит патруль моряков... Мария Алексеевна жестом останавливает их.
— Помогите, товарищи, санки сдвинуть!
— Есть — сдвинуть санки!
Моряки перетягивают санки через бугор...
— В больницу, что ли? — спрашивает Марию Алексеевну матрос.
— Такой поедет в больницу, как же! — мотнула головой Мария Алексеевна, — На завод!
— Зачем — на завод?
Грохот взрыва.
— Подарки ответные фрицам готовить!.. Вот зачем! — кивает Павел Петрович.
Санки скользят от бугра.
Матросы молча смотрят им вслед.
Мария Алексеевна везет салазки дальше. Старик догоняет ее — и берется за веревку.
Люди, поскальзываясь, несут воду из лопнувшей трубы...
Лед. Буксует машина. Навстречу везут саночки со спеленутым покойником.
Суровые, ледяные пейзажи Ленинграда... Гремит рояль по радио — Чайковский.
Грохот взрыва.
Мария Алексеевна стоит под надписью: «Эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна».
Не может сдвинуть санки — опять застряли.
Еще разрыв. Со свистом летят осколки.
— Не убило тебя, отец?
— Меня осколок не берет... Я стальной, мать, закалки! Дергай!
Цех завода.
Павел Петрович сидит в люльке, которая подвешена на движущуюся по рельсе таль. Таль ведет по цеху от танка к танку Чижик.
Павел Петрович сверху зорко следит за работой.
— Заводи!
Рокочет мотор танка... Павел Петрович вслушивается... Махнул рукой.
Чижик ведет таль дальше. Люлька проплывает вглубь цеха.
— Здорово, девушки!.. Ну, показывайте, чего тут у вас?
Застучал пневматический молоток. Дальнейших слов не слышно.
Настежь открыты ворота цеха. Один за другим выходят из него танки.
Павел Петрович, сидя в люльке, провожает их глазами.
Капитан-танкист, стоя на танке, пожал ему руку, что-то сказал. В грохоте цеха не слышно слов.
Павел Петрович закрыл глаза. Он, видимо, очень слаб. Подошла молоденькая девушка с кружкой в руке.
— Чайку дать, дядя Паш?
— Чайку?.. Дай, дорогуша!..
С трудом, дрожащей рукой принял большую эмалированную кружку... Отхлебнул.
— Да отвези меня, голубушка, где потеплее.
Девушка отводит таль в угол цеха, где топится «буржуйка», где гудит пламя в длинной трубе.
Павел Петрович сидит неподвижно.
Работают у танков люди.
Павел Петрович смотрит на них...
Из близко висящего репродуктора слышна музыка. Она покрывает все звуки огромного цеха...
Неподвижно сидит в своей люльке Павел Петрович.
И внезапно — грохот взрыва прерывает симфонию.
Шальной снаряд, пробив крышу цеха, разрывается у самого репродуктора.
В наступившей тишине с грохотом надает на железо эмалированная кружка.
Павел Петрович медленно обвисает на стропах люльки.
Подскочивший Чижик отпускает таль.
Люлька медленно опускается к земле. Чижик бросается к старику.
Глаза Павла Петровича открыты. Он с трудом шевелит пересохшими губами:
— Нашел меня мой осколок... Жаль, до коммунизма не дотянул.
Павел Петрович с усилием приподымается.
— Счастливо тебе, брат Чижик... Завидую...
Он хотел сказать еще что-то, но силы оставили его.
По грязным щекам Чижика струйками бегут слезы.
Павел Петрович умер.
Квартира Свечиных
Катя, в ушанке и шинели, перетянутой поясом, с вещевым мешком за плечами, стоит на пороге спальни.
В комнате почти совсем темно: окно забито фанерой, и дневной свет тускло просачивается сквозь узкую полоску стекла.
На неубранной постели горой навалены пальто, платки и подушки.
— Маша!.. Машенька!.. Ты дома? — окликает, встревоженно оглядываясь, Катя.
Груда теплых вещей на кровати зашевелилась... Гонкая рука высунулась из-под вороха одеял и подушек... И наконец, показалось осунувшееся лицо Маши.
— Я так тебя ждала!
Катя быстро сбрасывает мешок, ушанку, шинель. Оставшись в ватнике, она спешит к сестре, берет ее исхудалые, протянутые к ней руки, наклоняется, чтобы поцеловать Машу... и вдруг замирает:
— Какие холодные у тебя руки!
Маша с беспокойством смотрит на нее.
— Ну как можно так распускаться!.. Я тебе никогда не прощу этого! — наконец нарушает молчание Катя. — Валяешься целые дни!.. Ничего не делаешь!.. Даже не моешься!
Только сейчас она взглянула на Машу.
И такой беспомощной, такой несчастной выглядит ее маленькая, забившаяся в угол постели фигурка, такие слабые у нее руки, такое жалкое, залитое слезами лицо, что Катя не выдерживает — и бросается к ней.
— Ну прости меня! Сейчас ты встанешь и мы...— Катя вдруг прерывает себя на полуслове. — Стучат?!
Маша тоже задерживает рыдания.
Ясно слышен стук в дверь.
Катя срывается с места и бежит в переднюю.
Она ощупью находит замок и распахивает дверь.
— Кто тут?
На лестнице кромешная темень.
Позади Кати вспыхивает свет. Маша подходит к двери с электрическим фонариком в руке.
Узенький лучик света обегает площадку и, опустившись, выхватывает из темноты беленькую головку девочки.
— Таня?! — с трудом узнает Катя страшно переменившееся личико. — Это ты стучала?
— Мне страшно...— шепотом говорит девочка.
— А где мама?
— Мама мертвая...
— А Леночка?.. Она с мамой осталась?
— Леночка тоже мертвая...
Сестры стоят не двигаясь... и только лучик света прыгает в дрожащей руке Маши.
— Дай мне руку, Танечка, — наконец приходит в себя Катя, — Пойдем к нам!
Кружок света стоит еще секунду на захлопнувшейся двери — исчезает. Все погружается в темноту.
Вновь вспыхивает колеблющийся свет... В железной печурке дружно горят мелко наколотые кусочки дерева. Огромные неясные тени бегут по стене. Танечка сидит рядом с Машей, которая разливает по чашкам кипяток.
— Тебе в какую чашку налить?..— наклоняется к девочке Маша, — Видишь, здесь роза... здесь птички, а тут клоун нарисован!.. Тебе в какую налить?
— В какую-нибудь... — беззвучно отвечает Таня.
Катя кладет перед девочкой два ломтика хлеба. Танечка берет один. Ломтик хлеба на детской ладони.
Улица Ленинграда.
По занесенной снегом улице идет Корнев — в полушубке, в шапке, с маленьким чемоданчиком в руках.
С грохотом обгоняет его полуторка. Корнев замечает Катю, которая стоит в кузове, опершись руками на крышу кабинки.
Треща и покачиваясь на снежных ухабах, идет полуторка с дружинницами. Вдали крупным, легким шагом бежит вслед за ней, размахивая чемоданчиком, Корнев.
Улицы Ленинграда. Оцепленный дом.
Другая улица... Огромный ленинградский дом оцеплен охраной... Бойцы ПВО... Курсанты... Милиция.
С ходу останавливается около дома полуторка. Выпрыгивают из кузова девушки.
Катя быстро идет к пожилому капитану — руководителю охраны. В руках у нее инструменты — штепсельный разряжатель, стопор, ключи — ручной и дистанционный.
— Старший лейтенант группы подрывников Свечина явилась по вашему вызову!
— Вы Свечина?
— Я, товарищ капитан!
— Не знал, что вы такая...— подыскивает слова капитан. — Ну, что ж, вы так вы!.. Желаю успеха!
Катя идет к воротам.
Далеко, в конце улицы, возникает фигура бегущего Корнева...
Безмолвная, черная дыра подворотни...
Тоненькая девушка, в шинели и сапогах, исчезает в глубине арки.
Двор оцепленного дома.
Типичный двор ленинградского дома. Ни одного человека. Все жильцы покинули дом.
Тишина. Медленно падает снег...
Двор покрыт пушистым ковром девственно чистого снега. И на нем — четкие следы Катиных ног...
Она стоит посреди двора, оглядывая пустую громаду дома.
Взглянула на часы... приложила их к уху — идут ли. Громкое, холодное тиканье часов.
Теперь это тиканье сопровождает каждый Катин шаг.
Подвал оцепленного дома
Катя, осторожно ступая, спускается по темной, обледенелой лестнице...
Вспыхивает луч фонаря.
В подвале все разворочено падением бомбы: взрыты трубы, повисли перекрытия, взгромоздились грудой штукатурка, кирпичи, железо. Катя с трудом пробирается через весь этот хаос.
Улицы Ленинграда. Оцепленный дом
Корнев, тяжело дыша, стоит перед капитаном.
— Товарищ майор, здесь никому не разрешается находиться! В дом попала бомба замедленного действия. Все оцеплено — вы сами видите! Там нет ни души... Только один лейтенант группы подрывников.
— Свечина?
— Так точно, лейтенант Свечина!
Корнев сделал движение вперед... Капитан преградил ему путь.
— Товарищ майор, на вас смотрят красноармейцы!
Корнев скрипнул зубами, но отошел.
Сел на бревна.
Настя и Лидия Павловна смотрят на Корнева. Лидия Павловна шепчет:
— Вот зарежьте — он! Он и он! Который ей письма пишет... Которого у ней везде фотокарточки!
— Он на карточках интереснее! — замечает Настя.
Лидия Павловна покачала головой.
— Весь белый сидит... Переживает сильно...
— А мы? — возражает Настя. — Каждый раз, когда она одна туда идет, я лично с ума схожу! Подвал оцепленного дома
Огромное, черное, маслянистое тело бомбы, наполовину зарывшейся в щебень и бетон.
Катя обходит бомбу кругом, освещая ее лучом фонаря...
Медленно опускается на колени. Прижимается ухом к холодному, лоснящемуся металлу.
Тишина.
И в этой тишине странно четкий, мертвящий звук тикающего механизма.
Быстрыми, легкими, точными движениями Катя прилаживает к телу бомбы механический стопор — инструмент, который должен просверлить и остановить часы в бомбе.
Катя работает спокойно, изредка поправляя рукой выбивающуюся из-под шапки прядку волос.
Тикают часы... Сверлит металлическую стенку стопор.
Катя внимательно следит за ним.
Ровно работает стопор.
Катя поднялась, хотела сделать шаг в сторону выхода. И вдруг вскрикнула от испуга.
В луче фонаря на пороге подвала — жирная крыса.
Катя испуганно пятится назад к бомбе. Она почти в обморочном состоянии.
Легкий стук. Крыса исчезла.
Катя с ужасом смотрит туда, где только что была крыса.
Работает стопор. Часы в бомбе заскрипели — стопор дошел до механизма. Что-то крякнуло внутри бомбы, и тиканье сразу прекратилось.
Улицы Ленинграда. Оцепленный дом.
Корнев по-прежнему сидит на бревнах. Вдруг он вскинул голову.
Из темноты подворотни выходит Катя.
Корнев бежит к ней.
Корнев держит Катю в объятиях. Катя остановившимся взглядом смотрит на него. — Ты?.. Это ты?
Корнев нежно целует ее грязные, перепачканные, загрубевшие руки.
Катя осторожно отстраняется от него, поворачиваясь к руководителю охраны.
— Товарищ капитан!.. Все в порядке!.. Можно выпаривать взрывчатку и вывозить бомбу!.. Она обезврежена!
Катя и Корнев отходят в сторону.
Мимо них во двор проходят бойцы ПВО, милиционеры, курсанты.
Но Катя и Корнев чувствуют себя так, будто они одни на всем белом свете. ‹…›
1948 — 1949 г.
Васильев С., Тихонов Н., Саянов В. Битва за Ленинград // Васильев Г., Васильев С. Собрание сочинений. В 3 т. Т.3. М.: Искусство, 1982.