В 1955 году я стал студентом Киевского театрального института. Где-то в середине сентября мне вдруг предложили, кроме занятий по актерскому мастерству, посещать занятия и по режиссуре.
Меня вызвали на лекции. Секретарь сказала, чтобы я шел прямо в кабинет ректора и что там со мной хочет говорить Довженко. Кто такой Довженко — я не знал. «Кто же это такой, — думал я, — и почему так тих голос секретаря?»
Захожу в кабинет. Останавливаюсь возле порога. За столом сидит наш ректор, а на диване, напротив окна с заходящим солнцем, — седой, широкоплечий, крепкий человек и мягким, внимательным взглядом смотрит на меня. Это был Довженко.
Вдруг его взгляд упал на мои балетки... Несколько дней назад у них отклеились подметки. Я подобрал медную проволоку точно под цвет балеток и сшил проволокой подметки с носками так, что в институте, тем более на улицах, никто этой проволочки не замечал и не заметил бы сроду... Довженко улыбнулся. Я покраснел... Ректор назвал мою фамилию. Довженко свою. Наступила пауза. Довженко весело разглядывал меня. Мне стало неловко под его взглядом. Довженко спросил, откуда я, из какой семьи, сколько у нас детей, какая у нас река, много ли из нашего села молодежи уехало поднимать целину, есть ли в нашем колхозе кони и сколько? Я отвечал и удивлялся этим вопросам. ‹…›
Потом Довженко спросил, болят ли у меня пятки. Ректор как-то особенно вопросительно посмотрел на Довженко. Пятки у меня действительно болели. Мои балетки были без каблуков, и когда ходишь в них по грунтовой дороге, пятки не болят, а как только походишь по асфальту — они ноют.
— Болят, — ответил я, и вдруг мне стало легко, и тогда я, уже в свою очередь, посмотрел, во что обут и одет Довженко. Довженко заметил это, откинул голову и засмеялся. ‹…›
Довженко спросил, что я читал на экзаменах. Я ответил: главу из поэмы Шевченко «Гайдамаки». Довженко попросил прочесть ее.
Когда я закончил читать, Довженко вдруг порывисто встал и не терпящим возражений властным голосом сказал, что забирает меня с собой в Москву в киноинститут.
Горячий еще от «Гонты в Умани», я посмотрел на ректора. Медленно поднялся и ректор. Но я уже знал: кто бы и что бы сейчас мне ни сказал — я уже принадлежу этому человеку, Довженко. ‹…›
Вечер и всю ночь наша комната в общежитии была блокирована студентами, особенно старших курсов. Все, кто видел, слышал, читал Довженко, — говорили о нем. Меня учили, как себя с ним держать, как с ним говорить, в каких случаях молчать вообще. ‹…›
В семь часов холодной, не своей рукой я нажал на кнопку звонка. Дверь отворила Полина Петровна и пригласила войти.
Из комнаты вышел Александр Петрович в очках, в бледно-голубой рубашке, молодой и чем-то очень довольный. Он заказал Полине Петровне чаю и повел меня к себе, усадил, взял со стола листок бумаги и начал читать из «Зачарованной Десны» то место, где он, маленький Сашко, едет с отцом на сенокос... Довженко осторожно вел слова по ему единственно ведомой дороге, впереди которой шли его глаза: все было предельно видно, осязаемо и ощутимо, воздух и тот можно было потрогать руками.
Довженко читал долго, в голосе его не было суеты. Временами он смотрел на меня. Я запоминал и запомнил все с первого и до последнего слова — так это мне все понравилось.
Окончив читать, Довженко поинтересовался, сколько мне лет. Я сказал и спросил:
— А кто это написал?
Писатель для меня — было и есть что-то вроде мироздания. И когда я снова спросил: «Вы — писатель?», Довженко положил листок на стол, сел, о чем-то подумал и стал грустным.
Полина Петровна принесла чай. Довженко молчал. Полина Петровна посмотрела на Александра Петровича, потом на меня. Довженко продолжал думать о чем-то своем... Я хотел бежать. Мне стало страшно, что я мог обидеть или сказать что-то не то этому человеку... В коридоре зазвонил телефон.
Довженко вышел к телефону. На столе лежал исписанный мелкими, как яблоневые семечки, буквами листок.
После телефонного разговора Довженко вошел так, как будто он только что бежал. Он подошел к столу, собрал исписаБаленные листки и сам себе сказал, что немедленно уезжает. Он был расстроен и мрачен. Дышал тяжело и громко, на лице выступили красные пятна. Я поднялся, собираясь уходить. Довженко посмотрел на меня. В серо-зеленых его глазах — боль и обида, обрушившаяся на него во время телефонного разговора. Уже на лестничной площадке меня окликнула Полина Петровна и дала мне пятьдесят рублей на новые балетки, как она сказала, от Александра Петровича.
В тот вечер в общежитие я не пошел, а отправился в Ботанический сад, на окраину Киева, и там переночевал. В Ботаническом саду был еле уловимый запах флоксов. В ту ночь я, наверное, не спал, потому что мне ничего не снилось. Перед глазами лежал листок, исписанный яблоневыми семечками, и в ушах гремел недобрый телефон.
Шли дни. Однажды в перерыве между лекциями секретарь велела зайти в библиотеку. Там на столе лежала телеграмма: Довженко звал меня к себе в Москву... ‹…›
В Москве падал лист. Молодая осень торопилась. В вестибюле моего нового института пахло свежими огурцами — так всегда пахнет свежая краска. Я зашел в деканат и сказал, что я — к Довженко. Мне ответили, что Довженко бывает в институте по средам и пятницам. Сегодня был понедельник. Любимый чемодан в руке вдруг стал тяжелым. Оставалось одно — переночевать две ночи на вокзале.
— А вы случайно не тот ли?
— Тот.
Через несколько минут я уже сидел в аудитории среди своих будущих товарищей и друзей. ‹…›
Вечером того же дня я впервые переступил порог квартиры Довженко. В маленьком коридоре стояла Юлия Ипполитовна. Она была встревоженно-торжественна в тот вечер и необычайно красива.
У Довженко были гости: Шостакович, Шкловский, Ливанов, Козловский, Назым Хикмет. Довженко с увлечением рассказывал о новой украинской повести «Водная сторона» Василя Земляка, о предполагаемой дамбе через Верингов пролив.
...В журнале «Днiпро» вышла «Зачарованная Десна». Александр Петрович глядел на этот номер журнала и, казалось, не верил, что публикация осуществлена.
— Микола, — «л» у него было мягкое, полтавское, — садитесь и кадруйте мою Десну.
Как он любил этот журнальный номер! Он любил его той любовью, имя которой — страдание.
Винграновский Н. Год с учителем // Довженко в воспоминаниях современников. М.: Искусство, 1982.