Из всех картин, запрещенных Советской властью, последней была буквально выдрана с полки лента Аскольдова «Комиссар». Уже объявили Перестройку, уже ее либеральные архитекторы переварили и «Рублева», и «Короткие встречи», и «Заставу Ильича», но упрямо дотаптывали «Комиссара».

Чутье срабатывало: он так же не сгодился для власти демократической, как до того не сгодился для тоталитарной.

Он и для евреев не сгодился. Дико подумать, но самый первый донос на Аскольдова поступил от какого-то честного ребе, который сигнализировал, что фильм — антисемитский.

Ролан Быков не выдержал, пошел к этому человеку и спросил почему?

— Потому что вы показали еврея грязным.

— Ребе! — сказал Быков. — Я вам должен доложить, что в 1919 году в Бердичеве не работали бани и не было мыла. Но дело даже не в том, что жестянщику Магазанику негде было помыться. Дело в принципе. Почему вы решили, что я сыграл еврея? Если бы я сыграл Гамлета, вы бы решили, что он для меня датчанин?

Не знаю, что ответил на это ребе. А я бы и еще спросил: какую красную воительницу сыграла Нонна Мордюкова? Украинскую? Русскую?

А какого коммуниста там убивают на мосту? Интеллигентского? Народного? Прежде чем он валится с коня, на мост падают его очки. Это знак чего? Троцкизма? Ленинизма? Сталинизма?

Когда в 1937 году в Киеве гепеушники уводили мать Аскольдова, она их попросила:

— Отвернитесь, пожалуйста, я должна переодеться.

Гепеушники ухмыльнулись:

— Переодевайтесь при нас. Привыкайте.

Аскольдов вспоминает:

— Я за эту ухмылку на всю жизнь возненавидел сталинскую систему.

Сказать бы тому мальчику, справедливо оскорбившемуся за мать:

— Саша! Если бы победила не большевистская система, а белогвардейская, или охотнорядская, не думай, что хамства было бы меньше. Ты возненавидел бы любую систему, потому что в любой системе увидел бы вот эту самую ухмылку.

Аскольдов с его «Комиссаром» не лез ни в какие ворота: ни в советские, ни в антисоветские, ни в семитские, ни в антисемитские. Его картина — чистая проба духа. И потому — чистый абсурд. Проход косцов по песку пустыни.

Никогда никакой «коммунизм» не соответствовал реальности. Он был не нужен яростным экспроприаторам ленинского призыва, не нужен и нынешним евроидеологам, проклинающим коммунизм с трибун либеральных форумов.

Что же реализовал Аскольдов?

Утопию, мираж, трагедию чистого духа.

Откуда же сам-то он взялся такой?

Алексей Герман отвечает:

— Мы все в нашем кругу были несоветские люди. А он был — советский человек.

Чиновники министерства культуры говорят:

— Все у нас были люди как люди, а он одержимый, когда работал референтом у Фурцевой, всё делал пунктуально точно и немыслимо честно. Идеалист какой-то.

Вот именно. Если уж делал что, то предельно!

В 1951 году, поступив на филфак МГУ, я впервые услышал фамилию «Аскольдов». Он был рекордсмен университета на стометровке.

Когда ум и талант подвигли его сделать фильм о коммунистической вере, он сделал «Комиссара» — кристальную пробу духа, не уместившуюся ни в «гнилую» интеллигентность (очки!), ни в еврейскую «грязную» бытовуху (куча детей у бедняка-
жестянщика),
ни в сичевую крутость украинской Амазонки, обреченной воевать, рожать, умирать под знаменем коммунизма.

Можно сказать, что никакого такого «коммунизма» вообще никогда не было в природе, то есть в реальности, в жизни людей, дравшихся друг с другом в век мировых войн.

А можно сказать, что «коммунизм» только такой и был — прозрачный, призрачный, святой, иррациональный, абсурдный, несбыточный, — таким и увековечил его кинорежиссер Александр Аскольдов.

После чего люди, оставшиеся жить в реальности — коммунисты и антикоммунисты, евреи и охотнорядцы, — постарались уложить этот фильм в могилу.

Вот что понял я, посмотрев документальную ленту Валерия Балаяна «Александр Аскольдов».

 

Аннинский Л. Аскольдова могила // Поздние слезы: заметки вольного кинозрителя. М.: Эйзенштейн-центр, 2006.