
Режиссуру картины, как это ни неожиданно для дипломной работы, хотелось бы назвать зрелой и мастерской. Профессиональная рука, точный монтаж, хозяйское чувство материала — все это есть у Элема Климова. Счастливого пути! Но, однако, пусть в бочке меда, преподнесенной Климову после премьеры, появится ложка дегтя. И вот какая. Сколько многообещающих режиссерских дебютов, сколько авансов, сколько приветственных слов, чуть ли не тостов, на газетных полосах и обсуждениях слышали и видели мы за последние годы. И сколько пережили разочарований, когда вчерашний новатор, надежда, гений оказывался пустоцветом или поразительно быстро покрывался жирком. Да не повторится с Климовым такая же метаморфоза, как с некоторыми старшими его товарищами, и да сохранит свежесть его талант...
...Дынина играет Евгений Евстигнеев. Хотя от актера такого класса и силы можно было бы ждать еще большего в столь выигрышной роли, сделанное актером и важно и интересно.
Дынин плохой начальник лагеря. Он догматик, бюрократ, трус — в этом нет сомнения. Но какова, так сказать, психологическая подпочва этих бед? Что он плохой человек? Что — он зол? Никоим образом. Дынин добр, любит детей, хорошо относится к подчиненным своим. В чем же дело? Да просто Дынин не подходит к месту, которое занимает.
Об уме и глупости человека мы говорить стесняемся.
Предполагается, что поголовно все советские люди наделены живым умом. Увы, это не всегда так. И не было бы в том большой беды (не всем же быть Эйнштейнами), если бы категория ума или глупости как-то учитывалась при определении места, которое человек занимает.
Как хозяйственник Дынин, по-видимому, и неплох. Но вот сложная область культурной работы не для него. Там он — промах, там ему не хватает ни способностей, ни природой отпущенного ума.
И Дынин где-то в глубине души знает это, давно знает. Потому-то, всегда неуверенный в себе, он стремится под надежное бумажное прибежище инструкции, которая своей идеальной обезличенностью снимает всякую ответственность с него, Дынина. Начинается цепная реакция — трусость рождает бюрократизм, а он — снова трусость, а та — циркуляры и формуляры и т. д. Дынин и сам не может объяснить, почему не следует готовить для концерта «Левый марш» Маяковского, — не может объяснить, но инстинктивно чувствует какую-то глухую опасность. Лучше как всюду, как у соседа, как в прошлом году: ведь тогда ни от кого и никому не влетело. И бродит он по лагерю всегда чуть печальный, с унылой своей глупостью и постоянной присказкой: «Когда я был маленьким...»
С тов. Дыниным мы расстаемся в минуту злую для него, когда с таким же печальным чемоданчиком, в том же кузове, на молочных бидонах, как и Костя Иночкин в начале картины, бывший начальник покидает лагерь.
А там — веселье родительского дня. По предложению дяди Митрофановой все побежали купаться, и Костя с бабушкой тоже. Снятая рапидом грузная бабушка, парящая над рекой, — мила. Но весь финал своим иллюстративным оптимизмом чужд картине. Светлое звучание фильма отнюдь не в том, что Дынина уволили, и даже не в том, что Митрофанов-дядя оказался очень хорошим. Дело в ином. Как давно было сказано, человечество, смеясь, расстается со своим прошлым. Высмеять — это уже начать изживать. А в картине над Дыниным смеемся не только мы. Мудрые дынинские афоризмы разобраны на поговорки, и весь лагерь, войдя в Костино положение, болеет за него, таскает ему из столовой передачи, прячет под стульями на сеансе «Фанфана-тюльпана». Ребята из лагеря совсем не похожи на тех гипсовых пионерчиков на парадной аллее, что начинается от таблички «Посторонним вход воспрещен», прибитой прямо под плакатом «Добро пожаловать». В лагере замечательные ребята, да и сам тов. Дынин не безнадежен. Может быть, он найдет себя на руководящей работе в пищеблоке или, скажем, в банно-прачечном комбинате.
Зоркая Н. Костя Иночкин в подполье // Экран-1964. М.: Искусство, 1965.