«У вас одни и те же образы и жесты одновременно и трагичны и комичны. Трагизм и комизм перестают быть у вас двумя различными категориями, и благодаря этому вы преодолеваете тот дуализм, который заставляет людей воспринимать жизнь или трагически или комически»[1].
Формула, выведенная Балашем при анализе «Окраины», применима и к фильму «Алёнка», созданному тридцать лет спустя. Особенно к образу старого учителя Витаминыча в исполнении великого артиста Эраста Гарина. Чепуха чепухой, какая-то лупоглазая Люська с рублевыми эскимо и умная-преумная бедовая Алёнка с кусочком мела в руке и злополучными уравнениями-тыквами — а в игре Гарина и всего-то в неприхотливой, шуточной комедийной короткометражке читается трагедия надвигающейся старости, страх, стыд за свое бессилие, неуверенность — не пора ли уходить? И сжалившаяся над бедным Витаминычем (но однако без всякого «дуализма» в восприятии жизни по Балашу) добрая Алёнка вдруг замечает, что у ее учителя «один глаз плачет», а другой смеется — одновременно, синхронно!
«Алёнке» суждено было стать по сути дела лебединой песней Бориса Барнета. ‹…› Неровная, местами подпорченная «обязательными» дикторскими пояснениями, это картина — стопроцентно авторская, барнетовская, хотя в ней, как всегда у творца «Дома на Трубной» и «Окраины», нет никаких примет «авторского» или, как модно выражаться в самое последнее время, «арт-кино». Свой голос Барнет всегда — и здесь тоже — отдает актерам.
‹…› актерские открытия фильма (а это именно открытия) действительно сегодня кажутся сделанными «с голоса». Начисто лишенный нарциссизма (недаром сам он так неохотно снимался), Барнет отдал Шукшину, видя в нем природный материал и зная в том толк, тему неотразимой мужской силы, напора, сквозь которые пробивается доброта и стесняющаяся себя самое, легко ранимая нежность. А в Эрасте Гарине, некогда идеальном сценическом медиуме Мейерхольда, вездесущем Гулячкине из эрдмановского «Мандата» и зловещем всесильном Хлестакове, и далее — создателе комедийных киногротесков и сказочных экранных королей-чудаков из «стаи востроносых», — Барнет, впервые встретившись с Гариным на съемочной площадке, раскрыл — в абсолютно новом качестве — артиста редкостной захватывающей человечности, трогательной искренности[2]. В том, как всерьез страдает Витаминыч, этот интеллигент и добряк, сухонький, аккуратный, с прекрасной московской речью, из-за инцидента с алёнкиными злополучными двойками, видится школьный учитель старого закваса, с повышенным «земским» чувством ответственности, скорее всего, из ссыльных ГУЛАГа (иначе как бы подобный персонаж попал на целинный край земли — не добровольцем же?) И здесь тоже, возможно, существовала (или видится сегодня) своя идентификация, скрытое созвучие темы. Эрасту Павловичу Гарину на съемках «Алёнки» было всего 62. Через три года, в 62, Борис Васильевич Барнет кончил жизнь самоубийством. В предсмертной его записке говорилось о наступившей «старости и усталости»: «потерял веру в себя, без которой невозможно работать, а, следовательно, жить»[3].
Степан – Шукшин и Витаминыч – Гарин — как бы два фланга в многолюдье картины, где Барнет не изменил принципу, с которым вступал в кинорежиссуру:
«Я делаю ставку на актера».
Зоркая Н. «Я делаю ставку на актёра»: Борис Барнет в разные годы // Киноведческие записки. 2000. № 47.
Примечания
- ^ Привет товарищу Барнету. — «Кино», № 11 (612), 28 февраля 1933 года.
- ^ Характерно, что об этой, одной из лучших киноролей Э. П. Гарина ничего (кроме общих похвальных слов в рецензиях на фильм) не написано. В статье «Гарин» в энциклопедическом «Кинословаре» отсутствует даже упоминание о фильме «Алёнка» — еще одно свидетельство того, что фильм Барнета был не замечен критикой.
- ^ Предсмертная записка Б. В. Барнета, адресованная кинематографистам Латвии, хранится в семейном архиве А. М. Донского. Опубликована в каталоге «IV Форум кинематографий стран СНГ Латвии, Литвы и Эстонии». М.: Киноцентр, 2000, с. 36.