Я его ‹…› очень удачно застал дома после вокзала. Я разделся, сидел в кресле (пока он обедал), но он не дообедал («не могу, когда меня ждут») и начал со мной разговаривать.

Соль разговора: он заинтересован таким случаем, «чтобы квалифицированный художник хотел стать оператором», но не знает путей для моего устройства в группу. «Даже если вы согласитесь работать бесплатно, то и на это дирекция не пойдет, потому что в основном деньги уходят на переезды, содержание в пути и так далее».

«Надо идти в ГИК». Я категорически отказался.

Договорились: что надо нам втроем с Головней решить, что со мной делать. «Он мастер на такие штуки и целиком вас поймет и будет на вашей стороне».

«Если бы вы пришли лет пять назад, вопрос был бы ясен».

«Приходите ко мне завтра (семнадцатого), в половине четвертого, у меня будет вся группа, и Головня тоже».

Кстати, квартира у него потрясающая. Приедешь, расскажу. Скажи Леониду, что я совершенно ошибся — комната вовсе не круглая, а квадратная, впечатление круглой создается благодаря полукруглому книжному шкафу.

Ровно в три тридцать я звоню в квартиру Пудовкина — открывает какой-то дядя из группы:

«Пудовкин будет минут через пятнадцать-двадцать, его вызвали, он уехал на машине».

Разделся, прохожу. Здороваюсь и сажусь в кресло. Жду.

Приходят всякие другие (в том числе очень красивая девушка, будет сниматься), все со мной знакомятся — думают, что я тоже приспособлен к делу, раз сижу на квартире Пудовкина. Пришел Головня (он не знакомился). Сожрал все яблоки в вазочке на рояле и ушел, не дождавшись Пудовкина.

Начали репетировать. Девушка и парень, который в «Аэрограде» играет летчика — сына Глушака (кстати, «Аэроград» мне не очень понравился: в сценарии гораздо лучше и смотреть было скучно — уже все видели, и пришлось смотреть одному, чтобы не прозевать).

Очень было на репетиции интересно. Очень. Я стоял у рояля, читал газеты. Смотрел и вдруг заметил — на рояле лежит большая, 50×60, фотография (снят паровоз, пути) под стеклом в рамке. Я посмотрел и почему-то тут же про нее забыл и локтем облокотился. Ну, представляешь себе — когда стекло щелкнуло, то все повернулись ко мне, а я стоял весь красный и говорил, что я раздавил стекло. Даже вспомнить ужасно. Но все говорят, что это к счастью, — только этим и утешаюсь. Прикрыл тремя газетами (что если одну возьмут, так две другие останутся; если следующую возьмут, так… и так далее).

Вошел Пудовкин (часа два с половиной его ждал), сразу ко мне и начал чертыхаться, что он как дурак где-то кого-то ждал, а Головня в это время ушел.

Опять у него все дергалось, а у меня ничего не выяснилось.

Сговорились, что я 19-го в одиннадцать утра приду на фабрику.

Вот и все. ‹…›

Интересно — когда Пудовкин заметил разбитое стекло? И знает ли, что его разбил я?

Урусевский С. Письмо С. М. Иодлович // Урусевский С. С кинокамерой и за мольбертом. М.: Алгоритм, 2002.