— Схожу за чаем,— сказал Павлов и вышел из комнаты.
— Мама, что это значит? — спросила Таня, в упор глядя на мать.— Кто этот человек?
Я же сказала — Павлов Алексей Иванович. Тот самый лейтенант Павлов, о котором я тебе рассказывала.
Хорошо. Но почему он должен ночевать с нами Б одной комнате?
Что-то дрогнуло в лице Анны Андреевны, и голос ее зазвенел:
Потому, что ему негде сейчас ночевать, и потому, что есть вещи, о которых люди, если только они люди, не имеют права забывать до конца дней.
Таня пожала плечами и стала расстегивать платье. Анна Андреевна смотрела на дочь, и глаза ее наполнялись слезами.
— Скажи ему, чтобы он не входил, пока я не лягу. — Таня села на постель п стала снимать туфли. Мать подошла и села рядом с дочерью.
— Таня, скажи мне, девочка, почему ты такая?
— Какая, мама? — Таня принялась снимать чулки. Мать искала нужное слово.
— Равнодушная...
Девушка опять пожала плечами.
— Ответь мне, почему? — Мать коснулась ее волос.
— Мама, ты опять начинаешь?
— Я прошу тебя ответить. — В голосе матери звучали слезы.
— Ну, потому, что я не вижу ничего героического в том, что один человек дал другому кусок хлеба.
— Кусок хлеба! Он спас меня от смерти! Я же была мертва...
Ленинград. 1942 год. Зима. Трупы на улицах. Мчится грузовик, доверху полный телами умерших от голода. Грузовик ныряет по глубоким снежным ухабам Невского проспекта. Развевается по ветру мертвая девичья коса. Грузовик сворачивает на Садовую. По улице идет офицер с заплечным мешком. Останавливается у дома. Прямо на пороге подъезда лежит женщина. Это Анна Андреевна.
Офицер замечает, что женщина смотрит на него. Он склоняется к ее открытым глазам и видит в них слабый свет жизни.
Он пробует поднять женщину. Она легче, чем можно предположить по ее росту. Словно куклу, он несет ее к cебе домой, с трудом открывает дверь и вносит женщину в промерзлую, черную комнату. Опускает на диван, чиркает спичкой, зажигает коптилку.
Павлов — мы узнаем его — берет с книжной полки несколько томов, беспощадно раздирает их, затапливает печурку. Заглядывает в чайник — там сохранилась вода
Он достает из рюкзака полбуханки хлеба, комок сахара, завернутый в газету. Заваривает чай, наливает в фронтовую кружку и в красивую чашку, оставшуюся от мирного времени. Придвигает к дивану табурет, ставит на него чашку, кладет кусок хлеба, сахар. Склоняется над Анной Андреевной, энергично растирает ей руки.
Смотрит, как вяло шевелятся губы женщины. Берет чашку и подносит ее к этим мертвенным губам. Женщина пьет мелкими, прерывистыми глотками. В отсветах пламени видно испарину, выступившую у нее на лбу.
— Кусок хлеба...— повторила Анна Андреевна.
Таня передернула худыми плечами и зевнула, не открывая рта.
— Мама, можно я лягу?
Анна Андреевна вздрогнула п поспешно проговорила:
— Да, конечно, ложись.
Девушка юркнула под одеяло, счастливо потянулась п свернулась уютным калачиком.
За окном приходили и уходили машины. Кто-то играл на гитаре, насвистывал, перебивал себя молодым, ломающимся голосом. В ответ слышался смех сразу нескольких девичьих голосов.
Анна Андреевна внимательно смотрела на дочь и вдруг сказала:
— Ты знаешь, Таня, грешно и страшно так говорить, но иной раз я слушаю тебя, слежу за твоими мыслями, и мне хочется...
В дверь постучали.
— Да...— сказала Анна Андреевна.— Можно, можно!
Вошел Павлов.
— А вот и чай,— сказал он, ставя термос на стол.
— Хочешь чаю? — обернулась Анна Андреевна к дочери.
— Нет, спасибо.— Таня повернулась к стене и закрыла глаза.
Анна Андреевна вздохнула. Достала из сумки салфетки, бутерброды, пирожки, небьющиеся походные чашки. Павлов налил чаю.
— Я думаю,— сказал он тихо,— надо выключить свет. А то ей будет мешать.
Он повернул выключатель. Теперь свет падал от большого уличного фонаря. Легкие тени метались по стенам.
Сперва пили чай молча. Первой заговорила Анна Андреевна:
Сколько же мы с вами не виделись, Алексеи Иванович?
Семнадцать лет, точнее — почти восемнадцать.—
И Павлов опять тихонько засмеялся.— Давно не виделись. Можно сказать, целую жизнь!
Где же вы были все эти годы?
В полутьме легче было и спрашивать и отвечать. И все; е Павлов ответил не сразу.
— Где был? Вы лучше спросите, где я не был. Еще нет месяца, как вернулся на родину. А до этого, можно сказать, объехал весь свет. Странствовал как гражданин мира, а проще сказать — перемещенное лицо. Известна вам такая категория?
Таня открыла глаза, перестала дышать, вся уйдя в слух.
Павлов перестал улыбаться. Его глубоко запавшие глаза смотрели на Анну Андреевну пристально и печально.
— Ах вот как! Стало быть, вы попали в плен?
— Да... По ранению.
Он помолчал, отхлебнул чаю.
— В плен я попал через два дня после того, как мы расстались с вами, то есть двадцать восьмого января сорок второго года. Под Мгой.
— Под Мгой...
— Да, под Мгой. Может быть, помните, на этом участке была попытка прорвать блокаду.
— Еще бы не помнить! В госпитале раненых и обмороженных некуда было класть.
— Да... народу полегло много. Только ничего не вышло тогда...— Губы Павлова дрогнули и покривились.
— Вы пейте, пейте,— проговорила Анна Андреевна, подливая ему чай.— Об этом лучше не вспоминать.
— Оно конечно, лучше не вспоминать. Только ведь и забыть нельзя.
Павлов отодвинул чашку, склонился через стол, и на губах его опять появилась странная, ищущая улыбка. Анна Андреевна молчала.
— Я вот, к примеру, как сейчас, вижу перед собой комиссара дивизии. Таких людей я уже больше не встречал. Как же его забыть? Невозможно! Поэтическим даром он не обладал, но перед этим боем написал, представьте себе, стихи. Целую поэму. Собрал офицеров у себя в землянке и прочитал, как умел, как чувствовал... Никогда не забуду его лицо и голос...— говорил Павлов.
Землянка полна людей. Склонившись к светильнику комиссар читает стихи напряженным голосом. Стихи не точны по размеру, но клятвенный их смысл потрясает душу. Офицеры, в испачканных полушубках, с обнаженными головами, стоят торжественно, «смирно», как на присяге.
Голос с сильным волжским акцентом гремит под черным потолком и вдруг вырывается на просторы замерзшей реки:
— Вперед, вперед, сыны мои!
Вперед, за город Ленина!
Вперед, за дело правое!
За нашу жизнь и честь.
И картина боя под Мгой открывается перед нашими глазами. Мы видим все так, как видит Павлов.
— Вперед, вперед, сыны мои!..
Мы слышим голос комиссара, звенящий в морозном тумане. Но вот в грохоте взрывов обрываются стихи. На экране — напряженные лица бегущих в атаку бойцов, с ними — Павлов. Взрывная волна бросает его наземь, он поднимается, устремляется вперед, и снова взрыв, и снова он падает...
Павлов помолчал.
— Вот так я попал к немцам,— сказал он затем.
— Вы ничего не едите,— сказала Анна Андреевна.
— Да, откровенно говоря, не хочется.
Павлов отодвинул чашку.
— Ну а вы? — И он взглянул на Анну Андреевну, стараясь разглядеть в полумраке черты ее лица.
— Как видите, выжила. И дочку нашла...
Таня слушала, широко открытыми глазами глядя в стену.
— ...Правда, нашла только через пять лет, уже восьмилетней девочкой... Искала по всей стране, а нашла совсем рядом, в Псковской области, в деревне Ровное. Странная это была встреча... Да иначе и быть не могло! Когда мы расставались, Тане не было и трех лет...
Восьмилетняя Таня стоит посреди махонького деревенского двора, а на пороге избенки старуха неприязненно смотрит на входящих. Анна Андреевна входит во двор в сопровождении председателя сельсовета и милиционера.
— Таня,— говорит Анна Андреевна прыгающими, непослушными губами и силится улыбнуться девочке.— Танечка, ты меня не узнаешь? Я же твоя мама! Нашла я тебя, нашла!
Таня как-то боком, боком бежит от нее и прячется за старуху...
— Да, нашла,— говорила Анна Андреевна Павлову.— Вот, живем...
Павлов молча кивнул.
— Не просто все это,— опять заговорила Анна Андреевна, понизив голос до шепота.— Может, избаловала я ее? Так ведь все — в ней!
— Ничего,— проговорил Павлов.
И Анна Андреевна как будто увидела в полутьме добрый свет в его глазах.
— Ничего! — Он встал. И поднявшаяся вместе с ним его огромная тень переломилась в углу комнаты.— Надо спать. Я выйду покурить, а вы ложитесь.
Он бесшумно прикрыл за собой дверь. ‹...›
Герасимов C. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. М.: Искусство, 1982.