Посуда ходуном ходила на столе. Танцевали последнюю фигуру. Взявшись за руки, мужчины, топоча изо всех сил наступали на женщин. Потом наоборот — женщины наступали на мужчин. Но вот закончилась кадриль, а с тем подошли к концу и проводы. Поднялся из-за стола Василий Тимофеевич.
— Спасибо хозяевам за угощение! — он поклонился Егору и Анне. — Воинам — победы оружия, чтобы вернулись домой целы и невредимы, а Гитлеру — смерть от вашей верной руки! — он еще раз поклонился Егору и нехотя — Косте.
Костя сразу же взял рюмку и жадно выпил.
— И все вперед норовит, весь порядок нарушает! — проворчал Черных.
— Налейте ему еще, храбрее будет! — сказал кто-то из гостей.
Косте налили, но в это время Тоська Ушакова, накинув платок, поклонилась гостям и пошла домой. Костя, опять нарушая порядок, опрокинул вторую рюмку и пошел к двери, торопясь догнать Тоську.
— Вот фигура! — недовольно сказал Василий Тимофеевич. — Всю музыку испортил, и что сказать хотел, зашибло...— Подумал.— Да!.. Будьте здоровы!..
Костя нагнал Тоську лишь у самого ее дома.
— Тося, что ж так ушла-то? — сказал он, едва переводя дыхание.
— Как пришла, так и ушла, — отвечала Тоська, держась за скобку калитки.
— Что ж, и попрощаться, значит, не надо? — покачиваясь перед нею, с трудом проговорил Костя.
— Да три раза уж прощались, — с досадой сказала Тоська. — Как еще прощаться особенно?
Костя ухватил ее за плечи, стремясь поцеловать в губы, но Тоська вывернулась.
— Ну, вот еще, обмусолил всю! Воин, прости господи! — и она сердито хлопнула калиткой.
Костя остался один, сорвал с головы фуражку и дважды топнул ее ногой. С трудом держась на ногах, он вернулся домой, вошел в сени и там упал ничком на свою койку.
Гости разошлись. В доме Свиридовых остались Мария Гавриловна, Егор и Анна. Егор присел у двери, ладил замок к своему походному сундучку. Анна и Мария Гавриловна убирали посуду.
— Ой, война, война, война! — с печальной напевностью проговорила Мария Гавриловна.
В сенях послышалось сдавленное рыдание Кости. Все трое в комнате прислушались.
— Что он там? — спросила Мария Гавриловна.
— Вино шумит, — ответил Егор.— Выпил маленько лишнее, но ничего, до света поправится.
Свиридов взял со стола приготовленные женой вещи, сложил в сундучок, запер его на ключ.
Мария Гавриловна вздохнула:
— Ой, война, война, война!..
Анна расчесывала волосы, как всегда перед сном. Взглянув на невестку, старуха сердито сказала:
— Хоть завыла бы, что ли! Муж уходит, а эта молчит и молчит. Вот нынешняя жена!..
Она вышла. Егор походил по комнате, сел на кровать. Анна, вздохнув, подошла к мужу, села рядом. Свиридов долго смотрел на нее. Потом спросил:
— Что молчишь?
— Не могу я,— едва слышным шепотом сказала Анна и показала на грудь.— Вот тут сдавило, рада бы сказать, да не могу.
— И что у тебя в голове, никто не знает,— тихо сказал Егор.— Костька говорит, от жены идешь, а мне бы лучше убить тебя сейчас, чем так оставлять.
— Как — так?
— А вот так, на чужие глаза и на чужую волю.
— У меня своя воля есть,— улыбнулась Анна.
— Да уж велика ваша бабья воля! До первого случая.
— Нет, я сильная.
— Сильная?.. Какая же ты такая сильная?
— А сильнее всех!.. Я сколько передумаю — ничего не скажу, а только смолчу. Который раз ты придешь с работы, бросилась бы, обняла бы тебя, задушила бы до смерти — опять стерплю. "Давай, Нюра, есть«.— «Садись». Вот и весь наш с тобой разговор, а я, может, в голове все слова тебе сказала, как же я не сильная...
— Ну, говори еще! — попросил Свиридов.
— Чего говорить-то?
— А вот это все говори!
— За всю жизнь не перескажешь. Только одно тебе скажу: ничего этого не будет, так что зря ты себя не терзай.
— Не зарекайся! Кто его знает, сколько ждать придется, да и дождешься ли. Пождешь-пождешь, да и забудешься, солдатка моя.
— Забудешься? Когда же мне забываться, ты вот о чем подумай. Теперь все на мне останется. Разлука на мне, и страдание на мне, и работа на мне. Когда уж тут грешить и баловаться! Нет, я думаю, сознательная женщина этого себе не позволит.
— А ты — сознательная?
— Я-то? Не знаю. Только ночами ты спишь, а я все думаю и думаю. Вот тут сдавит, сдавит, а потом слезы потекут, а сегодня и слез нет.
Свиридов обнял ее, прижал к груди.
— Ну, говори, говори еще!
— Что говорить-то, раньше бы спрашивал, я бы много тебе чего сказала, а теперь всего не перескажешь...
Свиридов наклонился к ней, поцеловал ее в щеки, в глаза и в губы.
Вошла Мария Гавриловна, в который раз печально повторяя:
— Ой, война, война, война!..
Поглядела на сына с невесткой, склонилась задуть лампу, но тут постучали в окно, послышался голос:
— Свиридов, Коротков, идите к райсовету, оттуда на станцию пойдем!..
В комнату вошел Костя. Старуха накинула на голову шаль, но вдруг обернулась к сыну, упала ему на грудь и разрыдалась в голос. Анна тоже заплакала, но беззвучно, крепко прижав руки к губам.
Свиридов осторожно отстранил мать.
— Не убивайтесь, мама, что вы, будто хороните! Не один я, все идут.
Мария Гавриловна подавила рыдания.
— Да, да... И то сказать, что это я...
Низко опустив голову, она первая двинулась к выходу.
Герасимов С. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. М.: Искусство, 1982.