Николай Петрович Баталов ‹...› ‹р›одом из крестьян Ярославской губернии. Обучался в Торговой школе им. Александра III.

В августе 1915 г. выдержал экзамен, поступив в Школу драматического искусства («Школа трех Николаев»), которая следующей весной преобразовалась во Вторую студию. Стал с 1916 г. сотрудником МХТ.

В знаменитой студийной премьере «Зеленое кольцо» по пьесе 3. Н. Гиппиус трогал его Петя-переплетчик — наделенный милой неуклюжестью юноша. Во Второй студии Б‹аталов› сыграл также Нечаева в «Младости» сочетая лиризм и острую, почти комедийную характерность. В «Сказке об Иване-дураке...» сочиненной М. А. Чеховым по рассказу Л. Н. Толстого и поставленной Вахтанговым, играл Тараса-Брюхана: не боялся схемы, сообщал ей сказочную, густую и насмешливую яркость, выдумывал небывалый тембр зажиревшего голоса и неповоротливость толстенных рук-ног. Чехов приглашал его партнером в свой коронный водевиль «Пишо и Мишо»; Б‹аталов› играл мэтра Симона в «Комедии о человеке, который женился на немой женщине» и Гильома в фарсе «Адвокат Пателен». Рядом с этими работами задевал воображение его убежденнозлобный, страстный и цельный Франц Моор в шиллеровских «Разбойниках» поставленных Б. И, Вершиловым в нарочито экспрессионистских мизансценах и гримах.Кино предложило свою разгадку индивидуальности и назначения Б‹аталова›. «Для воплощения нового человека должен был появиться новый актер, наш, советский актер — антипод заморским экранным писаным красавцам Рудольфам Валентинам, Рамонам Наварро, актер, прежде всего своей внешностью, своим лицом говорящий о демократичности олицетворяемых им персонажей, актер, внутренние игровые силы и способности которого вызывали бы расположение, роднили бы его со зрителем»[1]. Внешностью Б‹аталов› подходил этим требованиям сполна: круто кудрявый, широконосый, рот твердый и губастый. Улыбка неотразимая, сияющая, и глаза тоже — сияющие, яркие и темные. Таким и предстал актер в «Аэлите» Якова Протазанова по роману А. Н. Толстого (1924): его коммунист Гусев, отчаливавший на межпланетном корабле, прихватив с собой гармонь, покорял и прекрасную марсианку, и кинозал.

И Гусеву, и Павлу в «Матери» Пудовкина, и строителю коммуны Сергееву в «Путевке в жизнь» Николая Экка актер отдавал свое упоение жизнью, страстно целенаправленную энергию.

Из театральных работ Б‹аталова› этим героям наиболее сродни Васька Окорок в «Бронепоезде 14-69» (1927). Во все хрестоматии советского театра вошло описание, как в сцене «На колокольне» неподпоясанный парень в выгоревшей кумачовой рубахе рвется «упропагандировать» пленного интервента и как все в нем пляшет от восторга, когда пленный повторяет за ним слово «Ленин».

Б‹аталов› энергично участвовал в том, что принято называть «советизацией МХАТ»

С 1925 г. он входил в здешние органы внутреннего управления — в «шестерку» затем в «пятерку». Он практически заведовал труппой, доводя свою неподкупную принципиальность до жестокости. Он не только участвовал как актер в первых советских премьерах МХАТ (Онуфрий, а потом Чика в «Пугачевщине» Каховский в «Николае I и декабристах»), но горячо настаивал на расширении круга авторов-партийцев. Влюбленный в искусство родной сцены, извлекавший великолепные уроки из встреч с ее основателями, он тем не менее подчас готов был требовать отделения от идеалистических «стариков» и строить новый Художественный театр под лозунгами РАПП. След этой наделавшей много тревог мысли можно видеть в опытах Б‹аталова› и Судакова, перенесенных в московский ТРАМ.

Станиславский назначил ему роль Фигаро, которая казалась противоположной данным сугубо русского актера (притом что в труппе был исполнитель, по всем данным более близкий герою Бомарше).

В спектакле 1927 г. были найдены краски и темперамент народной комедии, а в натуре Фигаро — в полном разрыве со штампами роли, с ритмами порхающего изворотливого цирюльника — открылись своеобразная прямота, жесткость, пылкость; юмор сцены бритья, когда Фигаро поигрывал настоящим лезвием у горла господина, был довольно свиреп. Со Станиславским была сделана также роль тупого курьера Никиты в инсценировке повести В. П. Катаева — фигура столь же характерная, сколь и загадочная, то ли по неуклюжести, то ли с таинственным смыслом подталкивающая начальные события «Растратчиков» С Немировичем- Данченко была сделана роль Рубцова в «Блокаде»: режиссер освобождал интуицию актера, угадывавшего за матросом-анархистом «могущественное, отталкивающее раздолье» бесстыдство (но и обаяние) разбушевавшейся хищной силы. Остались в эскизе две назначавшиеся Б‹аталову› роли — расстрига Буслов в «Унтиловске» Паратов в «Бесприданнице».

Он сохранял до конца разнообразие своих возможностей: это видно даже по ролям- вводам, от Луп-Клешнина в «Царе Федоре» сыгранном еще в 1924 г., и Собакевича (ввод в «Мертвые души» 1933, стал его последней работой во МХАТе) — до Лопахина (ввод 1930), которого Б‹аталов› играл с лирической проникновенностью, разгадывая минуты недоумения перед жизнью, минуты неумелой тоски, которые настигали размашистого, поглощенного масштабом своих дел, шумного и легко радующегося человека.

Новых ролей в театре он не рисковал брать: туберкулез, признаки которого впервые прервали его актерскую карьеру в 1923 г., требовал санаторного режима; лечение в Закопане, на курортах Северного Кавказа и последующее пребывание в Италии не помогло. В последний раз на сцену МХАТ Б. вышел 18 февраля 1935 г. («Женитьба Фигаро»).

Соловьева И. Николай Петрович Баталов // Московский художественный театр. 100 лет // М.: Московский художественный театр, 1998.