«Чапаев» родился из любви к отечественному кино. Другого в моем детстве, строго говоря, не было. Были, конечно, французские комедии, итальянские мелодрамы и американские фильмы про ужасы капиталистического мира. Редкие шедевры не могли утолить жгучий голод по прекрасному. Феллини, Висконти и Бергмана мы изучали по статьям великих советских киноведов.
Зато Марк Бернес, Михаил Жаров, Алексей Баталов и Татьяна Самойлова были всегда рядом — в телевизоре, после программы «Время». Фильмы Василия Шукшина, Ильи Авербаха и Глеба Панфилова шли в кинотеатрах, а «Зеркало» или «20 дней без войны» можно было поймать в окраинном Доме культуры, один сеанс в неделю.
Если отставить лирику, «Чапаев» вырос из семитомной энциклопедии «Новейшая история отечественного кино», созданной журналом «Сеанс» на рубеже девяностых и нулевых. В основу этого издания был положен структурный принцип «кино и контекст». Он же сохранен и в новой инкарнации — проекте «Чапаев». 20 лет назад такая структура казалась новаторством, сегодня — это насущная необходимость, так как культурные и исторические контексты ушедшей эпохи сегодня с трудом считываются зрителем.
«Чапаев» — не только о кино, но о Советском Союзе, дореволюционной и современной России. Это образовательный, энциклопедический, научно-исследовательский проект. До сих пор в истории нашего кино огромное количество белых пятен и неизученных тем. Эйзенштейн, Вертов, Довженко, Ромм, Барнет и Тарковский исследованы и описаны в многочисленных статьях и монографиях, киноавангард 1920-х и «оттепель» изучены со всех сторон, но огромная часть материка под названием Отечественное кино пока terra incognita. Поэтому для нас так важен спецпроект «Свидетели, участники и потомки», для которого мы записываем живых участников кинопроцесса, а также детей и внуков советских кинематографистов. По той же причине для нас так важна помощь главных партнеров: Госфильмофонда России, РГАКФД (Красногорский архив), РГАЛИ, ВГИК (Кабинет отечественного кино), Музея кино, музея «Мосфильма» и музея «Ленфильма».
Охватить весь этот материк сложно даже специалистам. Мы пытаемся идти разными тропами, привлекать к процессу людей из разных областей, найти баланс между доступностью и основательностью. Среди авторов «Чапаева» не только опытные и профессиональные киноведы, но и молодые люди, со своей оптикой и со своим восприятием. Но все новое покоится на достижениях прошлого. Поэтому так важно для нас было собрать в энциклопедической части проекта статьи и материалы, написанные лучшими авторами прошлых поколений: Майи Туровской, Инны Соловьевой, Веры Шитовой, Неи Зоркой, Юрия Ханютина, Наума Клеймана и многих других. Познакомить читателя с уникальными документами и материалами из личных архивов.
Искренняя признательность Министерству культуры и Фонду кино за возможность запустить проект. Особая благодарность друзьям, поддержавшим «Чапаева»: Константину Эрнсту, Сергею Сельянову, Александру Голутве, Сергею Серезлееву, Виктории Шамликашвили, Федору Бондарчуку, Николаю Бородачеву, Татьяне Горяевой, Наталье Калантаровой, Ларисе Солоницыной, Владимиру Малышеву, Карену Шахназарову, Эдуарду Пичугину, Алевтине Чинаровой, Елене Лапиной, Ольге Любимовой, Анне Михалковой, Ольге Поликарповой и фонду «Ступени».
Спасибо Игорю Гуровичу за идею логотипа, Артему Васильеву и Мите Борисову за дружескую поддержку, Евгению Марголиту, Олегу Ковалову, Анатолию Загулину, Наталье Чертовой, Петру Багрову, Георгию Бородину за неоценимые консультации и экспертизу.
Двор — подростковая субкультура
Когда уроки подходили к концу, советский школьник неизбежно оказывался во дворе. По каким правилам жила эта экосистема? Суровые забавы недавнего прошлого глазами Дениса Горелова.
Сегодня двора нет. Детей не отпускают одних: во дворе собаки, машины и преступники. Дворовое комьюнити с подвижными играми, гвалтом и травматизмом отмерло вместе с советским строем.
Провозгласив детей самым привилегированным классом, советская власть не лгала. Народных автомобилей «жигули» к Перестройке продали 12 миллионов на четверть миллиарда населения, и мешать они не могли. «Волга» была дорога, «Запорожец» ездил медленно, а иномарок на всю страну было две — у Бондарчука и Высоцкого. Маньяков, по наблюдению криминальных психологов, рождает средний класс — потому в Британии они появились в начале века, в США — в середине, а у нас — только в 1970-х, да и тогда чаще орудовали в провинции. Псы тоже сидели на привязи: бойцовых пород еще не было, а овчарок и боксеров держали суровые мужики, которых те слушались, как фашистов.
Потому часов с четырех во дворах начинался ор на верхние этажи: «Теть Кать, а Паша выйдет? А скоро? А пусть мяч возьмет!». С наступлением темноты начинали обратно кричать родители: «Женя, домой! Максим, ужинать!».
Хотя в пионербол через качели доигрывали до полного ау — пока было видно мяч.
Пионербол — облегченная детская версия волейбола, который давался не всем. Мяч не отбивают, а ловят. На каждой половине допускается не более трех касаний — или трех шагов к сетке с мячом в руках. Играют до пятнадцати очков, но с непременным отрывом в два мяча. За неимением сеток использовались качели — чиркая по перекладине, мяч регулярно мазался в петельном тавоте, и его оттирали о траву.
В конце апреля, когда подсыхало, начиналась эпидемия костров (сигналом служил субботник 22 апреля с уборкой зимнего мусора). В кострах пекли картошку (в золе, в огонь не бросать, соль вынести в спичечном коробке), швыряли шифер и ампулы с йодом для взрывчиков. Пачка из восьми ампул стоила в аптеке 16 копеек — бросовые деньги, — а хлопок от каждой был мировецкий. С апреля в травмпункты начинали поступать дети с ожогами.
Конец мая — пора брызгалок. Их делали из пластмассовых флаконов для шампуней и растворителей: в пробке сверлилась дыра, от которой зависели сила и дальность струи. Из хорошего баллона человека окатывало насквозь за пару секунд. Важен был доступ к воде: домой наполнять «пузырь» не набегаешься, — так что поливальные краны и вентили ценились особо. К моменту расхода по домам сухими оставались одни кеды.
Девочки играли в классики и в резиночку, а по углам закапывали секретики: накрывали фантики или сухие цветочки осколком цветного стекла, а после через него любовались.
Мальчишки тайники разоряли и ржали похабно, дураки дурацкие.
Зимой наступал хоккей — играли без коньков (залитых коробок — по пальцам пересчитать), клюшками, обмотанными черной изолентой по древку для удобного хвата, а по крюку — чтоб не ломалась. Когда мамы и автомобилисты начинали особенно пыхтеть на тяжелую шайбу, которая либо убьет, либо дверь продавит, переходили на теннисный мячик.
Все прошло, все умчалося с ростом прайвеси и дистанции меж людьми. Даже Визбор в дворовой балладе звал свое поколение «рудиментом в нынешних мирах» — притом, что «нынешними» миры были полвека назад.
Двор как субкультура был наследием сельского уклада. С 1950-х массово переселенная в городские пятиэтажки деревня принесла с собой в спальные районы повышенный градус коммуникации. Свадьбы вечно выплескивались наружу с гармошками-частушками — от которых городские мамаши старались подальше утащить чад, моментально запоминающих, как «наш петух соседню курицу к заборчику прижал». Хоронили тоже миром и вечеряли миром. Работяги за столиками по-старозаветному дулись в домино, пока по ночам за теми же столиками не повадились «приносить и распивать», — что и привело к их повсеместному сносу. Позже, с наступлением эры «жигулей» отцы стали дружить гаражными кооперативами, мамы —песочницами, тетки — рецептами (кулинарно-медицинскими), собачники — утренними променадами, а дети — игрой в салки, прятки, жопки, вышибалы и в слона. Коренных индивидуалистов двор до крайности бесил попреками, почему плохо учишься и почему до сих пор не женился, — но таких в России всегда было немного.
Коммунальная, как говорится, была страна.