К киносьемкам на улицах люди давно привыкли. Никого уже не удивляет ни слепящий свет юпитеров среды бела дня, ни огороженное пространство площади или сквера, вдруг приобретшее очертание иного времени. И все же каждый раз собирается вокруг любопытная и зачарованная толпа. Так было и в городе Пушкине Ленинградской области, бывшем Царском Селе.
Гостиный двор скошенным углом выходит на перекресток. По одну сторону на его витринах телевизоры, пылесосы и прочее. По другую под вывеской «Café Ulrich» потягивают из чашечек дымящийся кофей турок и турчанка в алых шальварах. А дальше, дальше — чего там только нет! И пистолеты у оружейной лавки, и «Мужской портной Шульц», и шляпная мастерская. Прогуливаясь по галерее, под вывесками «Лихачевъ», «Форманн», чинно шествует обвешанное коробками купеческое семейство, дамы в шляпках и накидках...
Вот из кондитерской вышел средних лет господин в высоком цилиндре и лиловом шарфе, с физиономией усталой и скучающей. Случайно его упал на проходившую мимо девушку. Тоненькая, в белой горжетке и черной шляпке, подхваченной зеленой вуалью, она торопится куда-то с клетчатым узлом в руке. Господин устремился за нею, девушка прибавила шаг, скользнула под арку и внезапно исчезла, затерявшись в толпе. А тем временем за девушкой и за господином следовали оператор Юрий Векслер, снимавший сцену прогулки Кочкарева по Петербургу, и режиссер Виталий Мельников, который ставит на Ленфильме гоголевскую «Женитьбу»...
— Каждому режиссеру хочется когда-нибудь попробовать свои силы и в работе над классикой, — рассказывает Виталий Вячеславович. — Ну а когда такой классикой оказывается Гоголь... Словом, все мы, кто занят сейчас этой работой, рады, взволнованы и побаиваемся. Ведь у каждого человека — нашего будущего зрителя — есть свое представление о Гоголе, и о «Женитьбе» в частности. Надеемся мы единственно на то, что кинематографическое прочтение «Женитьбы» способно открыть новые стороны гоголевской драматургии. Экран дает здесь возможности, недоступные сцене — будем наблюдать героев «Женитьбы» совсем близко, вплотную. Поэтому проблема психологической достоверности в парадоксальных, гомерических гоголевских ситуациях становится одной из главных.
Сатирическое и бытописательское начала пьесы едва ли сегодня даже понятны во всей полноте. А вот гоголевская любовь к человеку, гениальная его способность понять и показать, что человеком движет, — это неумирающее.
Поскольку кино позволяет очень внимательно следить не только за человеческими поступками, но и за самим процессом их зарождения, некоторые «подробности», записанные Гоголем, приобретают для нас особый интерес. Ну, например, то, что жениха ищет «разборчивая невеста»... Двадцати семи лет, по тем временам почти безнадежная старая дева. Для нее происходящие события — это последний шанс. А Подколесин? Надворный советник, что, по его словам, чин, соответствующий полковничьему. Чтобы до него дослужиться, нужны годы. Значит, для него это также последняя возможность создать семью.
Стоит присмотреться и к третьему из основных героев пьесы — Кочкареву. С Подколесиным, судя по их коротким отношениям, он знаком давно. Следовательно, знает этот нерешительный характер; знает, видимо, и о предыдущих попытках Подколесина жениться или вообще совершить какой-либо поступок, меняющий весь строй его жизни, знает, к чему такие попытки приводили... Можно ли в подобной ситуации объяснить старания Кочкарева только его кипучей энергией, а его загадочные двусмысленности — привычкой шутить уместно и неуместно? Действия Кочкарева скорее напоминают розыгрыш, зло поставленный психологический эксперимент, а в шутках — изрядная доля горечи.
Таким образом, фарсовые начала гоголевской пьесы при подробном рассмотрении оборачиваются драматической стороной. Я уже не говорю о хоре «общипанных» женихов; один из них — жертва собственной фамилии: Яичница; другой вот уже двадцать лет бредит «италианочками» своей морской юности... Я вовсе не хочу сказать этим, что мы собираемся переиначить гоголевскую комедию и тем поразить кого-либо. Просто хочу обратить внимание на трагикомические начала пьесы, которые в кинематографической постановке могут быть интересно развиты.
— Но будет ли тогда комедия? Ведь у Гоголе это все-таки «Совершенно невероятное событие в двух действиях»?
— Будет ли смешно? Едва ли мы сможем рассмешить кого-либо сюжетом. Всем нам точно известно, чем закончится депо. Как происходили события, и почему действовал так, а не иначе каждый герой — именно эта сторона дела должна заключать в себе главный интерес и новизну. Ну, и юмор, конечно. Парадоксы сюжета зрителю знакомы, но есть возможность поразмышлять с Гоголем над парадоксами человеческой натуры. А здесь, согласитесь, найдется много смешного...
— Как вы собираетесь преодолевать «театральность» пьесы? Что будете делать с монологами и «репликами в сторону»?
— Этот вопрос задают часто, и мы сами задаем его себе. Композиция фильме будет несколько отличаться от композиции пьесы. Ну, например, начинаться он будет не с монолога «Эй, Степан...», а с Кочкарева, болтающегося по петербургским улицам, приударяющего от нечего делать за незнакомыми девицами и в конце концов решающего заглянуть к приятелю Подколесину в дом на Канавке, у Семеновского Моста. Он застает приятеля беседующим со свахой, и история начинается. А знаменитый начальный монолог у нас оказывается в самой середине фильма... И вообще, что касается монологов, то это еще вопрос: нужно ли их «преодолевать»!
— Каким же тогда будет Петербург? Ведь существует большая традиция литературного и экранного «гоголевского Петербурга»?
— Да. Были Петербурги «мазанные», были «трущобные», были «блестящие». А нам хотелось, чтобы на экране возник Петербург «домашний», лирический, в котором не только вершат государственные дела, но и свадьбы играют, самые обыкновенные, русские. Хотелось, чтобы его проспекты смотрелись просто улицами, а дома не памятниками архитектуры, а жильем, — вот почему нам и приходится снимать не в самом Ленинграде, — вступает в разговор художник Белла Маневич, — где трудно уже найти такую натуру, а в городках Ленинградской области. Хотим, чтобы одежда героев выглядела максимально бытовой. Будет на экране серый, туманный петербургский денек — вот как сейчас.
...А тем временем снимается еще одни дубль прохода Кочкарева. И опять господин с усталым и потертым лицом несколько даже обреченно преследует худенькую незнакомку, чахлое и нежное дитя дождей и туманов. Сейчас она скроется, и этот «Чайльд-Гарольд с Бассейнов» поедет женить приятеля Подколесина.
Достоверность и «совершенно невероятное событие»! Вдруг видится ясным, конкретным и даже закономерным такое сочетание в «Женитьбе». Разве не оно же в основе «Начальника Чукотки» и «Старшего сына»! Наполнить подлинностью жизни необычную ситуацию, заставить невероятное и достоверное взаимопроникать — в этом заключена самобытность режиссуры В. Мельникова.
Мельников В. «Женитьба» (Инт. Неи Зоркой) // Советский экран. 1977. № 14. С. 20-21.