В середине 20-х годов Морис Метерлинк поставил имя кино-актера Ивана Мозжухина в один ряд с именами Сандро Моисси, Элеоноры Дузе, Сары Бернар — корифеев европейской сцены. Рене Жанн, видный французский критик и киновед, прочерчивает иную преемственность: Эдмунд Кин, Фредерик Леметр, Мозжухин, напоминая, что Генрих Гейне в своих «Парижских письмах»
вдохновенно описал и игру самого Кина и Фредерика Леметра, исполняющего роль Кина из пьесы Дюма, а, значит, ныне с Мозжухиным на экране возникло третье — конгениальное — воплощение.
«Гениальный артист, — пишет в статье, названной им „Иван“, Рене Жанн, — но гений его заслонен его же естественными дарованиями. Ему свойственны вся пылкость, весь сложный состав романтизма, но также и глубокий лиризм, трагическая красота, порой достойная античности. Он соединяет в себе чувство меры, сдержанность Шестрома и неистовую силу, буйство Северена-Марса. Он не умеет играть роль, никакую роль он не может играть, он может лишь раствориться в персонаже: великолепное проникновение! Он не может играть Эдипа, но он способен войти в душу Эдипа, спрятанную у него в груди. Он воплощает образы Ромео, Гамлета, короля Лира, но это Его любовь, Его печаль, Его отчаяние, и когда он играет, мне становится страшно, что однажды, играя Отелло, он действительно заколет себя кинжалом.
Вот почему „Кин“ — это не воскрешение пьесы, но самостоятельное творение, которое должно было быть озаглавлено: „Гений
и беспутство Мозжухина“.
Трагик высокого стиля, кого русские постановщики обрекли на драмы страсти, он поразил нас гибкостью и разнообразием темперамента, который он может подчинить любому жанру — всем жанрам. Живая фреска всех чувств, он в то же время и скульптор и статуя, он моделирует в каждое данное мгновение материал собственного мрамора. Малейшая вибрация его тела или лица есть миг искусства и вызывает наше восхищение мощью радиации, оккультным воздействием. Мозжухин появляется , и ветер красоты ударяет вас в лицо. По его гордому лицу пробегает легкий трепет, молния вспыхивает в его светлых глазах — и все... И уже весь зал привязан к его властному и страдающему лику... В чем секрет этого несравненного волшебства — Мозжухин позволяет своей душе отпечатлеться на лице! Тонкий алхимик страсти и страдания, проводник всех красот души, Иван Великолепный, ослепленный искусством и его сверкающими видениями, выражает... Невыразимое».
Именно «Кин», сыгранный в фильме Александра Волкова в 1922 году, поднял Мозжухина в число артистов первого ранга и упрочил его славу во Франции, а далее во всей Европе и Америке. Весь Париж был оклеен афишами с его портретом. Что касается до самого Ивана Ильича, то он опять, недоволен: «Самая незаметная для публики
душевная ложь, замаскированная техникой, — говорил он интервьюеру в павильоне Монтрёя, — сейчас же заметна мне и долго мучит меня... Я хотел бы видеть идеально выполненной так, как она мне рисовалась, мою мысль, которую я недавно претворил в сценарий, снял и назвал „Костер пылающий“ (Le Brasier Ardent).
Я люблю там действующих лиц, их характеры, противоречия. Я всегда хочу подметить у людей их подлинное лицо и перенести на экран фарс жизни, смешанный с ее интимной драмой
Если бы эта картина была такой, какой я ее видел на своем мысленном экране, это была бы для меня лучшей из моих картин».
«Костер пылающий» — фантастичный, странный и завораживающий фильм-сон, вольная игра метаморфоз. Мозжухин появлялся на зкране в череде несходных лиц, молодых и старых, прекрасных и гротескных, создавая некий образ-фантом, который, подобно року, мучит и преследует героиню фильма (Н. Лисенко), являясь ей в снах и кошмарах. Далее он оказывается реальным персонажем и даже частным детективом, нанятым для наблюдения за странным поведением дамы ее обеспокоенным супругом (его играл постоянный партнер Мозжухина и Лисенко Николай Колин).
Но не в сюжете, а в поэтической стихии, в авторской оригинальности, в неуемном исследовании выразительных возможностей кинокамеры заключалось новаторство «Костра пылающего» — поистине авторского фильма Мозжухина, фильма максимального самовыражения.
«Фарс жизни» — причудливый сюжет с неожиданными поворотами и оборотамы, опознаниями, приключениями какого-то портфеля с документами, спрятанного в спальне дамы. Смешная ревность героини, еще не знающей, что она влюблена в героя своих снов-мучителей, к какой-то таинственной незнакомке, которую, по его признанию, он любит больше всех на свете и которая оказывается почтенной матроной, семидесятилетней доброй его бабушкой.
Зачарованный, юношески трепетный взор, каким смотрит автор (он же — кинокамера!) на прекрасный Париж, завораживает зрителя прелестью города-праздника. Но не только его — по сюжету героиня, жена богатого негоцианта из Нового Света, задерживает свой и мужа отъезд на родину, страстно влюбившись в Париж. Задачей обаятельного детектива, нанятого еще и для «перевоспитания» красавицы, служит «разоблачение» Парижа, показ его скрытых язв, неприглядных кулис, лжи и жестокости. Начинается проход по ночному Парижу, по кабаре, где безжалостный марафон танцев убивает девушку — жертву чужих страстей и равнодушного любопытства. Героиня (в этой роли опять Лисенко) потрясена.
В финале ее ожидает в гавани огромный белый лайнер-пароход — этот важный для кино 20-х символ трансатлантической связи полушарий. Последний шок, последний демарш — неожиданность: муж, давно наблюдавший движение любви своей жены и ее странного спутника, уезжает один, багословляя на счастье двоих, остающихся в великом и прекрасном, несмотря ни на что, Париже.
Вот эта история, угловатая, фантастическая, затейливая и чудная
овеянная живым воздухом Елисейских полей, широких авеню, парков, набережных Сены, предстала перед зрителями, восхитив парижских интеллектуалов и оставив в недоумении широкую публику.
Историк французского кино Пьер Лепроон приводит следующий любопытный случай. В 1923 году фильм «Костер пылающий» посмотрел молодой человек по профессии художник-керамист.
«Наконец-то мои глаза увидели хороший фильм французского производства», — сказал он. Впечатление было настолько сильным, что очарованный зритель решил оставить керамику и «попробовал заняться кинематографом».
Молодой человек был сыном живописца Огюста Ренуара, в скором будущем великий французский кинорежиссер Жен Ренуар.
Духовная элита, набирающий силы французский авангард признали Ивана Мозжухина близким своим предтечей, своего рода крестным отцом.
В «Костре пылающем», а также в предшествующей ему картине
Александра Волкова «Дом тайн» Мозжухину удалось полностью
удовлетворить свою давнюю, с юношества владевшую им актерскую страсть к перевоплощению до неузнаваемости. Как мы помним, венцом его ранних игр с гримом был до сих пор не разгаданный в своей технологии, буквально натуралистический черт в «Ночи перед Рождеством» Владислава Старевича.
Десятки ликов, странных фигур, гротесков, уродов и красавцев, калек и бритых арестантов с номерками на шее, аристократов, апашей вереницей проходили перед зрителями в шестисерийном, длиной 10 000 метров фильме «Дом тайн».
В «Костре пылающем» Мозжухин представал в метаморфозах из страшных снов героини католическим прелатом, горящим на костре (в буквальном смысле!) еретиком, жалким клерком и так далее, и так далее. Тридцатичетырехлетний Иван Мозжухин находился, пожалуй, в пике своей исключительной мужской красоты. Его портреты, крупные планы поистине великолепны. И с какой охотой он, актер-звезда и режиссер в едином образе, отказывается от собственного безотказного по воздействию звездного лика красоты, перевоплощаясь в странноватых, убогих, кривых! Можно ли представить себе что-либо подобное у Рамона Новарро, у Рудольфа Валентино, у самого Дугласа Фербенкса — его современников и соперников по экранной славе?! Случай Мозжухина уникален и еще не подвергнут анализу с точки зрения психологии актерского творчества и того интереснейшего эстетико-социологического феномена, который называется дивизмом, то есть компоексом дивы, звезды как женского, так и мужского рода. Иван Мозжухин амплитудой своего таланта и широтой своих интересов сбивает все принятые определния амплуа, имиджа, типа киноартиста.
Существовало мнение, поддерживаемое европейской кинопрессой, о прямом воздействии на творчество Мозжухина образа Чарли Шарло. Оно было настолько распространено, что еще в 20-х годах превратилось в абсолютно банальную истину. О «сходстве»
Мозжухина с Чаплиным писали и тонкий интеллектуал Марсель
Л’Эрбье, и влюбленная в «Кина-Ивана» танцовщица-чечеточница из парижского кабаре «Жокей» Кики по прозванию Кики с Монпарнаса (настоящее имя Адиса Ирмэ): «Мой Кин, — писала ему славная Кики с множеством грамматических ошибок, — я смотрела твою игру в „Проходящих тенях“ и хохотала над тобой, как над Шарло, а потом мне стало так грустно...».
Ходовое сравнение было законно, к тому же и сам Мозжухин боготворил Чаплина, о чем говорил неоднократно. Но есть и принципиальная разница между Мозжухиным и неудачником № 1, этим Дон Кихотом в самом комичном облике XX века, клоуном Чарли. Разница в мужской неотразимости, исключительно сильном сексуальном начале, свойственном Мозжухину, чего, во всяком случае в прямом смысле, лишен экранный образ Чарли, у которого совсем иное очарование: Чарли — дитя, Чарли — ребенок. Мозжухин же при всех своих метаморфозах великий трагик, герой-любовник.
Под несомненным, хотя, может быть, и неосознанным со стороны самого творца влиянием «Костра пылающего» родился еще один классический экранный образ артиста. Слово Марселью Л’Эрбье:
«Ивана Мозжухина я знал в 1923-м. Он мне понравился немедленно. Понравился мне настолько, что мною овладела одна лишь идея, одно желание: сделать фильм, в котором был бы не ОДИН, но по крайней мере ДВА Мозжухина!
Потом я стал сомневаться — это было фатальным! — смогу ли я
один свершать чудо такого рискованного раздвоения...
За помощью я обратился к своему блистательному другу сицилийскому драматургу и сверх всего волшебнику Луиджи Пиранделло. Поведал ему о своих затруднениях. Он предложил
мне сюжет своего собственного изготовления. Точнее, роман, который позволил бы показать на экране сперва молодого человека, Матиаса Паскаля, который вследствие фиктивного несчастного случая сочтен своими близкими и земляками персонажем с того света, чью могилу следует украшать цветами: покойный Матиас Паскаль. В то время как вдали от этого ненавистного очага ДРУГОЙ, ему предшествовавший, свободно живет под другими небесами, на глазах у других жизнью любви и приключений. Так благодаря Пиранделло и феерии киноизображений я получил возможность снимать двух Мозжухиных
...Своему двойному герою я предоставил два отдельных места.
В первой части фильма расположил молодого Матиаса, пленника
косной среды, и один из Мозжухиных раскрылся блестящим, страстным, великолепным поборникоми апостолом любимой свободы, которая задавлена удушающими путами привычек. Во второй же части, напротив, было, владение покойного Матиаса, и мой другой Мозжухин здесь был несравненным в соединении комического и горячей патетики драмы; надо было быть рекордсменом таланта, чтобы так легко прыгать с берега смеха на берег слез!
А в финале каким-то трансцендентным способом два Мозжухина сливались воедино. Но каков масштаб! И аплодируя, публика видела тень Джона Барримора и тень Чарли Чаплина. Но это был один лишь Иван, гений с двумя лицами».
К этой режиссерской рецензии — признанию в любви можно прибавить еще два отзыва:
«Я впервые доверился искусству немоты, потому что ему служат два великих артиста: Иван Мозжухин и Марсель Л’Эрбье».
Луиджи Пиранделло
«В „Матиасе Паскале“ Мозжухин достиг вершины своего искусства».
Жорж Садуль
Съемки шли в Италии, на древних камнях Рима, в маленьком средневековом тосканском городе Сан-Джиминиано, в игорном
доме Монте-Карло, где по сюжету Матиас Паскаль выигрывает
500 000 франков в рулетку. Рассказывали, что во время съемок шарик крупье десять раз подряд останавливался у номера, избранного артистом. Но Мозжухин не воспользовался этим шансом. Деньги как таковые его никогда не интересовали. Он их раздавал, швырял, терял. Чтобы закончить эту тему, столь существенную для характеристики Ивана Мозжухина, приведем два свидетельства.
Первое: письмо Ивана Ильича брату Александру, также живущему в Париже и испытывающему постоянную нужду (он потерял свой прекрасный голос, жил, перебиваясь, часто на подачки брата):
«Дорогой Саша! Мне ужасно больно сообщить тебе эту неприятную новость. У меня сейчас нет ни копейки, а Таня за свои съемки получит послезавтра, а я знаю, что у нее свободных денег нет. Я буду еще стараться достать, но боюсь, что трудно — сейчас ужасное время... 5 сентября 1935».
Таня — Таня Федор, французская актриса, по происхождению русская, Татьяна Федорова — последняя подруга Ивана Мозжухина. С Лисенко он разошелся еще в 1927 году. Хрупким и непрочным оказался и его второй брак со шведкой Агнес Петерсон: фотографии и фильмы с ее участием сохранили миловидное личико, губки бантиком, волосы, уложенные волосок к волоску.
Второе свидетельство принадлежит Жоржу Садулю, который рассказывал, что после смерти Мозжухина, как известно, умершего в стеснении, если не в бедности, у него на квартире в чулане были найдены двадцать ящиков с нераспечатанными им письмами, которые содержали тысячи объяснений в любви, просьб о свидании, а также и крупные денежные суммы от фанатичных поклонников.
Иван Ильич Можухин остался верен себе до конца!
Зоркая Н.М. Классический триптих Мозжухина: «Кин», «Костер пылающий», «Покойный Матиас Паскаль» // Зоркая Н.М. Иван Мозжухин. М., 1990. С. 44-51.