Уменьшенный размер этой любительской фотографии висит над моим рабочим столом. Бродя взглядом по раскадровке, я все время возвращаюсь к ней. На фотографии мой дед.

Фотографию сделал мой дядя Иосиф, младший из трех сыновей этого старика. Ко времени этого снимка дед пережил смерть двух сыновей. Один покончил с собой в 48 лет, другой — мой отец — умер в 51 год. Дядя Иосиф умер в 48 лет...

Сам дед был когда-то бравый солдат. За свой почти двухметровый рост он был взят в охрану царя.

Что удивительно, в субботу он освобождался от несения службы по законам иудейской религии. Служба была так тяжела, что дед поклялся, выйдя со службы, отпустить бороду и никогда не бриться.

В Первую мировую воевал. Имел три солдатских креста.

Глядя на фотографию, вспоминаю стариков Рембрандта, его автопортрет, написанный после смерти сына Титуса. Рембрандт улыбается, но не улыбкой присяжного оптимиста. В его улыбке скорбь мира, как есть она в каждом, кто много страдал и потому знает истинные ценности.

Автор фотографии не профессионал в этой области; просто он обладал природным чутьем правды, поскольку никогда в жизни не лгал (первое условие настоящего искусству).

Должность у него была собачья — нормировщик на заводе, то есть первый враг рабочего человека. От его оценки работы зависела зарплата. Нормировщик зажат между рабочим и экономистом. При любом крене всегда найдется крайний.

Он был из тех, кого называют вечным холостяком. Вечно с книгой, вечно один; холостяцкий обед, холостяцкий ужин с газетой, частые приходы к нам домой и мой наглый вопрос: «Дядя Ёсь, конфетки принес?» Близорукие, кроткие глаза, особенно беспомощные, когда он, приходя с мороза, прежде всего протирал очки. На переносице красный след ободка, уши торчат, как у подростка.
Он был любимый племянник всей нашей московской родни. Его затянувшееся холостятство беспокоило не на шутку. «Иосифа надо женить». Этой теме были посвящены штабные совещания и у нас в Марьиной роще, и в Банном переулке, и в Уланском проезде, где жила с мужем, пожалуй, самая бойкая из всей родни, остроумная, лихая красавица тетя Янина. Она, с ее бурной молодостью, никак не могла смириться с холостяцкой жизнью племянника.

В общем, мои евреи объединились вокруг одной темы: «Иосиф должен жениться». «Его нужно познакомить с хорошей девушкой». И познакомили его с хорошей девушкой — Миррой. Беседы велись на еврейском языке, я и запомнил одно слово «Мирра». (Много позже узнал, что похожим словом обозначают ароматические масла, и мирром Магдалина смазывала Христу волосы). Но Мирра так и осталась для меня навсегда неизвестной. Только имя.
Я знаю, что старания родни пропали тогда даром. Женитьба расстроилась.

И женился дядя Ёся много позже на необыкновенной обаятельной Лиде, с которой мы и сейчас в добрых отношениях, несмотря на то что со смерти дяди Ёси прошло без малого тридцать лет.
Часть истории с Миррой я узнал от моей веселой, умной тетки из Уланского. Ее голос был всегда различим в хоре родственников и всегда был решающим. Оставшись без мужа, она часто звонила нам в Марьину рощу, просила что-то помочь. С ней вечно приключались какие-то истории, но, видно, Главный Архитектор призрел ее и хранил. То на нее наезжал троллейбус, и она чудом оставалась жива и без единой царапины, а водитель приносил ей цветы и торт; то зимой на нее падал забор, и снова без последствий. Она всегда приходила шумная, сбрасывала шубу и, полулежа на диване, принималась плавно рассказывать свои приключения. Или кричала на всю коммуналку: «Мадонна Литта! Мадонна Литта! Юрочка, там, в Эрмитаже, я видела, как один встал на колени и говорил всем: «Божественно, божественно! Мадонна Литта! Мадонна Литта!» Тетка, лежа на диване, выбрасывала вперед руку, словно рембрандтовская Даная, и повторяла: «Мадонна Литта!..» Тетка звонила, и разговор начинался с одной и той же фразы: «Юрочка, я безошибочно умираю, а ты не едешь, чтобы помочь старой, больной своей тете».

После смерти мужа она сделала несколько попыток выйти замуж. По-моему, она затевала весь карнавал в предвкушении смачного рассказа уже на ту пору немногочисленной родне. Об одной из своих неудач она рассказывала так:

«Он пришел, милый интеллигентный старичок (сама она уже дважды разменяла бальзаковский возраст), он пришел, милый, интеллигентный, но когда он стал медленно садиться, все время ощупывая под собой стул, я окончательно поняла — я никогда за него не выйду замуж».

Незадолго до смерти она попросила меня приехать к ней (это был конец 74-го) и повесить шторы. Но до штор так и не дошло. Она завалила меня рассказами о своей жизни, и в том числе о неудавшейся женитьбе моего дяди Ёси. Вот что она рассказала: «Ты же знаешь, Иосиф был театрал. И когда спектакли заканчивались поздно, чтобы не ехать в Лосинки, он приходил к нам ночевать, а иногда просто заходил, если был неподалеку. Как-то Исаак (ее муж) лежал больной. Пришел Иосиф. Снял пальто, подсел к дяде...» (Добавлю — дядя Исаак был родной брат моей бабки по отцовской линии, значит, приходился дядей моему дяде Ёсе. Следует рассказать, что дядя Ёся садился на кончик стула, подтянув высоко брюки, коленочки вместе, носки башмаков внутрь... Из широких брюк выглядывали две тонкие ножки, обутые в большие башмаки. Было впечатление, будто башмаки вместе с ножками подставили под широкие брюки. Я хорошо вижу, как мой дядя потирает с мороза худые, в синих жилах, руки и с покорностью послушного племянника смотрит на дядю Исаака, приготовясь слушать.)

«Подсел он к дяде, — продолжала тетка, — Исаак подложил подушку, устроился удобно на локте и полулежа приступил к допросу. Я ушла на кухню, дверь открыта, я слышу:

«Ну как, Иосиф, ты встречаешься с Миррой?»

«Встречаюсь», — ответил племянник.

«Ну и что вы с ней делаете?»

«В театр ходим, в кино».

«Ну а дома она у тебя бывает?» — спрашивает дядя.

«Бывает», — отвечает кроткий племянник.

«Ну и что вы делаете?» — подбираясь к главному, спрашивает дядя.

«Ну что? Пьем чай, разговариваем».

«И все?»

«Все», — покорно согласился племянник.

«А ты бы ее за грудь да на диван!» — сказал дядя.

Иосиф встал, не видя ничего, вышел ко мне на кухню и сказал:

«Тетя, тетя, — с дядей плохо!»

Вот таким был мой дядя Ёся, сделавший чудную фотографию своего отца. Когда дядя Ёся умер, на заводе, где он работал, была гражданская панихида. В некрологе я прочитал:
«Несмотря на мягкость характера, был требователен в работе. Рабочими уважаем».

Я все думаю, что же есть дар? Один из ответов — чистота помыслов.

Норштейн Ю. «Все сказки начинаются с однажды...» // Киносценарии. 2000. № 6.