Очень интересная встреча была у Немировича-Данченко с Верико Анджапаридзе — актрисой Театра имени К. Марджанишвили. Владимир Иванович вместе с Ольгой Леонардовной Книппер-Чеховой посмотрел там «Даму с камелиями» и был восхищен Маргаритой — Анджапаридзе. Сразу после спектакля ему почему-то не удалось повидать актрису и поговорить с ней. Но он непременно хотел высказать Верико Анджапаридзе свое впечатление от ее игры, от создаваемого ею образа и попросил меня пригласить артистку на другой день к нам домой.
Верико Ивлиановна, разумеется, тут же пришла. Ее очень взволновало и тронуло внимание Немировича-Данченко. А он встретил ее необычайно радушно, усадил в удобное кресло и, увидев в глазах артистки смущение, напряженное ожидание, рассмеялся:
— Знаю, вы думаете, я что-то особенное вам скажу, чего вы еще о себе не знаете. А я вот сам смущен и не знаю, с чего начать.
Владимир Иванович помолчал немного и уже совершенно серьезно добавил:
— Я понимаю, что значит такой разговор с актрисой, и буду говорить вам только то, что меня как зрителя взволновало на вашем спектакле. Знаете что, — Немирович-Данченко прищурился, — я буду вашим зеркалом и постараюсь отразить ваш портрет в Маргарите...
Верико Анджапаридзе и я, присутствовавший при этом разговоре, замерли, буквально превратились в слух.
Владимир Иванович начал с рассказа о своей Камелии (так он назвал Маргариту Готье), о том, каким сложился образ Камелии в его воображении.
— Французский экземпляр романа Дюма, — говорил он, — одна из моих настольных книг. Она чудесно написана, прекрасным языком, и я к ней обращаюсь, когда начинаю забывать хороший французский язык. Однако сюжета романа во всех деталях я не помню сейчас. Образ же Камелии у меня возник от того, как она ездила в экипаже. Я вижу, как она сидит, слегка наклонив свой стан вперед, мило кивая головкой знакомым. На ее тонком, будто просвечивающемся изнутри лице — сдержанная улыбка.
И вот я сравниваю эту мою Камелию с вашей... Она чуть выше вас, совсем мало, на мизинец. У нее такое же прозрачное лицо с легким румянцем, какое было у вас. Таким же бесконечным очарованием веет от нее, как от вас. Только глаза у моей Камелии более скрывают ее настроения, чем ваши глаза, и таких тяжелых. век у нее нет...
Немирович-Данченко прикрыл на несколько секунд глаза, как бы вспоминая вчерашний спектакль, и продолжал:
— Моя Камелия менее темпераментна, менее подвижна. Мне кажется, что она и в любви более сдержанна. Я представлял ее себе даже в любовном экстазе — она неполно выражала себя, старалась быть спрятанной, сдержанной...
Руки у моей Камелии хуже ваших. Ваши так выразительны — временами от них не оторвешься! И голос у вас как будто создан для Маргариты. Я видел в Венеции, как плетут кружева — это так легко, грациозно и вместе с тем очень трудно. Почему-то мне вспоминались эти кружевницы, когда слушал вас. Мне все время казалось, что ваш грузинский язык другой, чем у всех. Такое впечатление, от изумительных красок в интонациях вашего голоса...
Верико Ивлиановна смущалась все больше и больше.
Она сидела и не произносила ни слова. Немирович-Данченко понял ее состояние н пришел ей на помощь.
— Верико, дорогая, — как-то удивительно просто и задушевно сказал он, заглянув Анджапаридзе в глаза И взяв ее руку в свою, — вы напрасно смущаетесь. а только правду, и так много хочется вам сказать. Мне кажется, я еще ничего не сказал вам... — И Владимир Иванович снова увлекся своими впечатлениями от спектакля, от образа Маргариты Готье, созданного Верико Анджапаридзе.
— До третьего акта, — признался он, — рядом с вашей Маргаритой маячила моя Камелия, но в третьем акте я ее утерял, осталась одна ваша, моя поблекла.
Немирович-Данченко задумался. — Многих Камелий я видел, — сказал он после паузы. — Две из них были замечательные. И вот на старости лет я увидел вас и сравниваю с теми двумя Камелиями — Элеоноры Дузе и Сары Бернар. Вы ближе к Дузе. У меня даже было такое ощущение, что вы видели Дузе — не читали о ней, а именно видели ее. Но в последнем акте я понял, что это не так. Я покажу сейчас, как прощалась с Арманом Дузе.
Владимир Иванович встал, глаза у него заблестели. Весь преобразившись, он вытянул вперед руки и по-французски произнес несколько фраз — негромко, печально. Это было так неожиданно и так трогательно, что я почувствовал, как что-то сжимает мне горло. Взглянув на Верико Анджапаридзе, я увидел, что у нее глаза наполнились слезами. А Немирович-Данченко вдруг перешел на скороговорку. Голос у него стал звонким, высоким.
— Это Сара, — пояснил он. — Бернар говорила по-французски так, что ее можно было записывать по нотам.
Владимир Иванович сказал, что Сара Бернар ему нравилась, но никогда не увлекала. А вот Дузе потрясала, но только местами. У нее были поразительные куски в каждой роли, в том числе и в Маргарите Готье.
— И вдруг здесь, в Тифлисе, я неожиданно увидел вас — такую Камелию, — снова вернулся Владимир Иванович к образу, созданному Анджапаридзе. — Последний акт — это неповторимо. Вы же не видите себя. Если б вы знали, как вы становитесь некрасивы, когда плачете у окна. Но как бы вам позавидовала Сара, которая в этом месте была пленительно красива!
Я впервые вижу, чтобы актриса разрешила так болеть своей Камелии, как это сделали вы, Верико. Вы теряете голос, постепенно хрипнете, и когда в конце в этом хриплом голосе слышится сплошное рыдание, — это потрясает...
Но вот скоро Камелия должна умереть. Как я боялся, чтобы в этой сцене вы не разбили всего созданного вами за целый вечер! Я даже сказал об этом Ольге Леонардовне. Но ваша Камелия умерла так, что я даже не заметил, — она затихла, уснула, и все. Как это верно!..
— Да, дорогая Верико, — закончил Немирович-Данченко, — за две-три так сыгранные роли я ставил бы артисту памятник.
Уже провожая Анджапаридзе, Владимир Иванович спросил актрису, какую следующую роль она хотела бы сыграть. — Нет, нет не говорите, — предварил он ее ответ, — я сам за вас скажу: Клеопатру. Угадал?
Верико Анджапаридзе утвердительно кивнула. — Да, конечно, я вас понимаю, — сказал Немирович-Данченко, — это, безусловно, ваша роль. Но мне хотелось бы еще, чтобы вы сыграли леди Макбет...
Одну из-этих ролей — Клеопатру — Верико Анджапарилзе впоследствии действительно сыграла.
Владимир Иванович сожалел, что здоровье не позволяло ему выезжать с нами в Ереван, в Баку, он хотел познакомиться также с театральной культурой Армении и Азербайджана. Перед нашим выездом в Ереван Немирович-Данченко просил всех обязательно посмотреть в Театре имени Сундукяна: «Отелло» и потом подробно рассказать ему о впечатлениях. Он слышал, что Отелло там очень интересно и сильно играет крупный армянский актер Гурген Джанибекян, и хотел сравнить созданный им образ с тем, который видел на сцене Театра имени Руставели.
Здоровье мешало Немировичу-Данченко претворять в жизнь многие из его творческих планов и в самом Тбилиси. Но стоило Владимиру Ивановичу почувствовать себя мало-мальски прилично, как он уже куда-то собирался, к чему-то готовился, откликаясь на какое-либо очередное приглашение. Весной 1942 года он посетил даже Тбилисскую киностудию.
Там была закончена производством 1-я серия фильма «Георгий Саакадзе», и авторы сценария писательница А. А. Антоновская, Б. К. Черный и режиссер-постановщик М. Э. Чиаурели пригласили на просмотр Немировича-Данченко. Его захватила воплощенная на экране трагедия героя, поднявшего народную войну против иноземных захватчиков. С большим вниманием следил Владимир Иванович за драматически развивающимся действием. Фильм ему понравился. После просмотра он долго беседовал с его создателями, интересовался, так ли все было в истории, как изображено на экране, попросил Антоновскую прислать ему написанный ею роман «Великий Моурави», послуживший литературной первоосновой кинокартины.
Сделал Владимир Иванович и одно частное замечание по поводу эпизода, где князь Андукапар едет на арбе с хворостиной в руках.
— Сомневаюсь, — сказал Немирович-Данченко, — чтобы влиятельный князь избрал для своего передвижения арбу. Ему больше под стать породистый конь.
Прощаясь, Немирович-Данченко сказал, что фильм поставлен очень ко времени и что своим героическим духом борьбы против чужеземных поработителей он будет поднимать народ.
Чем бы ни занимался Немирович-Данченко в эвакуации, что бы он ни делал, где бы ни бывал, сколько бы времени и внимания ни уделял своим грузинским друзьям, — ни на один день, ни на один час не забывал он об оставленных им театрах. И прежде всего о главном деле своей жизни — Московский Художественном театре.
Нежный И.В. Былое перед глазами: театральные воспоминания. М., 1963. С. 364-368.