— Снимали «Новый Вавилон». В один прекрасный день Григорий Михайлович Козинцев сказал мне: «Надежда Николаевна, придет Шостакович. Сходите за ним, а то он нас не найдет».
Я поднялась наверх, где находился огромный кабинет. Никакого Шостаковича нет. Сидит в кресле какой-то мальчик в черном пальто. Возвратилась и говорю: «Григорий Михайлович, Шостакович не пришел — там мальчик сидит». — «Так это и есть Шостакович. Ведите его».
Стал он писать музыку к «Новому Вавилону». Происходило это необычно. Теперь все делается просто: дается метраж, секунды. Тогда этого не было, тем более в немой картине.
Внизу находилась монтажная, с маленьким экраном и маленьким демонстрационным аппаратом. Меня научили работать на этом аппарате. Дмитрий Дмитриевич смотрел фильм кусками: я их прокрутила ему несметное число раз. Иногда мы просиживали многие часы — все строилось на энтузиазме: никто не думал — день ли, ночь ли; работали, сколько нужно было. Он отмечал куски для музыки. Отсюда началась наша дружба.
У нас собирались Евгений Шварц, Акимовы, Шостаковичи. Евгений Львович Шварц Дмитрию Дмитриевичу очень нравился. У него был большой интерес к драматургии Шварца. Он ходил смотреть все пьесы Шварца. До войны хотел с ним делать нечто вроде мюзикла — «Золотой хохолок» по сказкам Перро. Помню, году в 1936-м были мы у Шостаковичей в гостях вместе с Мейерхольдом и Зинаидой Райх: угощались пирогами с капустой. В этот год во время проработок после статьи «Сумбур вместо музыки» Дмитрий Дмитриевич мало появлялся, отсиживался дома. ‹…›
Его с Ниной объединяли доброта и широта. Когда мы заканчивали съемки серии фильмов о Максиме, у меня от переутомления пропало молоко. Я как-то пожаловалась, и Дмитрий Дмитриевич предложил: «Приходите, у Нины молока полно». Я пришла, но выяснилось, что Нина уже кончила кормить дочку грудным молоком.
Все мы были молоды, веселы, хорошая сложилась компания, с шутками, забавами. После третьей серии «Максима» устроили банкет. С шампанским. Нина любила шампанское и, выпив, незаметно посыпала на голову Москвина перцу и соли, а он бомбил всех хлебными шариками. Были на банкете художник Евгений Евгеньевич Еней, Вера Николаевна Ланде — жена Трауберга, Софья Зиновьевна Магарилл — жена Козинцева, одаренная актриса, игравшая во многих картинах «Ленфильма», она в войну умерла в Алма-Ате от брюшного тифа.
В июне 1941 года мы жили на даче в Комарово; тогда поселок еще назывался Келомякки. Шостаковичи занимали верх двухэтажного дома, а мы — низ. Куда податься в начале войны — не знали. Приехали Дмитрий Дмитриевич и Андрей Николаевич — «Возвращайтесь в Ленинград». Перевезли детей в Вырицу. Там начались налеты. Решили вновь поехать в Комарово. Дмитрий Дмитриевич писал Седьмую симфонию и приезжал редко. С августа объявили об эвакуации. От бомбежки горели Бадаевские продовольственные склады.
Совсем близко совпали наши дни рождения: Шостаковича — 25 сентября, мой — 30 сентября. У нас сохранилась бутылка джина, черные сухари, соль, банка консервов, у Шостаковичей — картошка. Объединили продовольственные запасы. Собрались Шостаковичи с детьми, я и Москвин, художник Лебедев с женой, сценарист Блейман. Так и отпраздновали. А дня через 3-4 Шостаковичи улетели в Москву. Нас вывезли только 5 ноября, в Алма-Ату, где уже развернулась студия «Ленфильм».
17 сентября 1975 года.
Цит. по: Кошеверова Н. Шостакович и кино // Музыкальная жизнь. 1996. № 5.