Имя Верико Анджапаридзе напоминает нам о весне, о чистоте, прозрачности н удивительном, неповторимом аромате весенней свежести, о том, что именно весна способна вызвать в человеке какой-то особенный, почти загадочный трепет чувств, породить в нем и томление грусти, и радость открытий...
Когда-то — это было в тридцатые годы — Н. П. Охлопков мечтал поставить у себя в театре инсценировку романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Роль Татьяны он решил отдать Верико Анджапаридзе, которая работала в то время в его труппе.
Анджапаридзе была смущена: «Пушкинская Татьяна — и я? Что общего между нами? Я же грузинская актриса, как же буду я играть Татьяну, «русскую душою»?
Когда Н. П. Охлопков рассказал о сомнениях Верико Анджапаридзе А. В. Луначарскому, тот заметил: «Верико — лирическая актриса, — и это главное». И в этих словах, отнюдь не снимавших национального характера творческого облика актрисы, была заложена глубокая мысль: свойство таланта, его сущность и отличительная особенность не ограничиваются лишь национальным признаком. Как бы отчетливо ни проступала национальная специфика актерского облика, она, эта специфика, не может сковывать диапазон большого актера. Органически сливаясь с его творческой индивидуальностью, она, по существу, исключает этнографическую замкнутость его искусства, способствует доходчивости и доступности, его выразительных средств.
Как это подходит к Анджапаридзе! Как часто в своей творческой практике доказывала она свою причастность к судьбам не только грузинских, но и русских, и многих других национальностей, героинь: Они прочно вошли в ее сценическую жизнь, стали частицей ее слецифической актерской натуры, натуры, взращенной на грузинской земле, вобравшей в себя черты своего народа, своей нации.
Охлопков не поставил «Онегина», и Верико Анджапаридзе не сыграла Татьяну. Но определение дарования актрисы как лирического осталось неразрывно связано с ее именем.
Верико Анджапаридзе никогда не играла чеховскую Чайку. Но почему-то именно с образом Чайки ассоциируется ее актерский облик. С Чайкой, трепетной, взволнованной, исполненной лирики и драматизма, задумчивой грусти и неугасимой веры в жизнь. С Чайкой, выпорхнувшей в ночь из мрачной обители Треплева для того, чтобы вступить в борьбу с кручинами и тяготами быта, устоять и победить в бою‚ или погибнуть гордо. С Чайкой, жаждущей жизни и не боящейся жить.
Странно. Мы начали рассказ о Верико Анджапаридзе с этих, не сыгранных ею ролей. Начали с того, что лишь предположительно могло бы стать ее органикой, ее победой. Не риск ли это для исследователя, могущего попасть впросак? Правомочен ли путь, избранный к сердцу актрисы? Не ограничивает ли подобное вступление самую суть вопроса о ее творческом размахе и своеобразии? И как быть с такими ее ролями, как Юдифь и Клеопатра, Мария Стюарт и Медея, которые никак не «вмещаются» в сферу лирики и вводят нас в мир трагедийных, патетических, мощных страстей художника? Как совместить, наконец, со всем этим и то, что Верико. Анджапаридзе играла не только Офелию: и Дездемону, Маргариту Готье и Луизу Миллер, но и роли комедийные, такие, как Мирандолина, графиня Альмавива и даже остросатирические роли — Американки в пьесе «Белые» Д. Шенгелая и Дареджан в пьесе И. Мосашвили «Его звезда»?
Очевидно, проще всего было бы искать объяснения подобным трансформациям актрисы в ее творческом диапазоне, говорить, как это обычно говорят в таких случаях, о широте и размахе средств актерской выразительности, о богатстве сценической палитры актера, о тяготении его к художественным контрастам...
В любом ином случае подобные рассуждения были бы вполне логичны. С Верико Анджапаридзе все обстоит иначе. Не тяга к разнообразию, не многоплановость сценической палитры, не расточительная щедрость в тяготении к различным амплуа характеризуют ее творческий облик, а скорее тенденция сплотить различные по характеру и жанру роли в своем актерском арсенале, подчинить их своему, сугубо индивидуальному миру эмоций и чувств, подчеркнуть в них не то, что их разъединяет, а то, что роднит и сближает их.
Актерский мир Анджапаридзе сложен и необычен. Прав был Луначарский, когда назвал ее актрисой лирического склада. Но он как бы остановился в своем определении на полпути. Сфера лирического не ограничивает, «не замыкает» творческого потенциала Анджапаридзе. Лирика в ее искусстве переплелась и слилась с высокой трагедией. Комическое (оно встречается реже) овеяно мягкой, чарующей женственностью, сатирическое (если оно есть) насыщено силой страсти, патетикой отрицания. И нет во всей этой гамме красок резких, контрастных тонов. Мягкие, баюкающие интонации ее голоса, напевная плавность движений, постепенно нарастая, достигают мощных звучаний, лирическое незаметно обволакивается налетом высоких страданий и страсти. Подчас даже трудно уловить эти постепенные превращения актрисы. Переливы эмоций в ее сценической палитре подобны нюансам в музыке, изменениям в настроении природы. Так в симфоническом оркестре piano незаметно переходит в бравурное forte. Так лазурное небо, излучавшее свет и тепло, постепенно начинает обволакиваться тучами, мечущими молнии и гром, становится грозным. Но и в том и другом случае меняются лишь оттенки настроений, — фактура остается неизменной. Органическое переплетение звукосочетаний в оркестре порождает вариации одной, единой и цельной темы, небо со всеми переливами светотеней остается все тем же небом, которое назавтра снова засияет цветом весны и лазури. И, соглашаясь с Луначарским в его определении дарования актрисы как лирического, мы не можем не добавить: и трагедийного.
Верико Анджапаридзе — актриса огромного трагедийного накала. Но трагедийного в каком-то особом, своеобразном обличии, овеянного дымкой поэтической грусти, лирической одухотворенностью, обаянием женского начала. Лирика и трагизм — они слились в творчестве Анджапаридзе воедино. Лирика не размягченная, не разбавленная изнеженно-идиллической слащавостью, далекая от сентиментальности и мелкой чувствительности, лирика мужественных, возвышенных чувств. И — трагизм, в котором живет какая-то удивительная просветленность, прозрачность и чистота.
<...>
Гугушвили Э.Н. Театральные портреты. Тбилиси, 1968. С. 20-22.