Василий Степанов: «Ледокол» — это фильм-проект, тщательно спланированный по всем правилам «голливудской» тактики и стратегии. За основу взята подлинная история, из которой уверенной рукой удалены все сложности реальных жизненных перипетий (чтобы уйти от неизбежных сравнений поменяли даже имя ледокола) и добавлены кинематографические конфликты с понятной драматургической перспективой. По ходу дела на борту корабля оказываются сразу два капитана: один молодой, популярный у команды, перестроечный, в исполнении Петра Федорова, другой — старой закалки, в лице Сергея Пускепалиса ‹…›. К ним пристроены зрительские аттракционы разной степени увлекательности: собачья акробатика и удивительная морская фауна для детей, линия с родами и ползунками для женщин, гэбэшник для стихийных антисоветчиков, алюминиевые огурцы для всех остальных.

Этот фильм как будто знает свою аудиторию, живую, теплую, разного возраста и пола, уровня доходов и образования. Что слепляет ее воедино? Любовь в бородам и свитерам? Противоречивая ностальгия по советскому быту? (Особенно яркая у тех, кто в силу возраста не имеет о нем точного представления). Жажда хеппи-энда? Несмотря на грозное название, «Ледокол» — уютное кино, в которое зритель должен закутываться как в тот самый плед.

Сухагузов Максим: ‹…› В кристальной мерзлоте «Ледокола» обнаружить творческий почерк автора «Сказки про темноту» и «Сердца бумеранга» гораздо сложнее. Лучше всего положение вещей отражает режиссерское камео в фильме — Хомерики в роли американского летчика пролетает мимо застрявшего ледокола. Мол, я тут просто мимо пролетал, смотрю — мертвый корабль стоит. При этом нельзя сказать, что автор не справляется со своими режиссерскими задачами: как раз наоборот — Хомерики отлично работает на своем пятачке, сосредотачиваясь на внутренних, камерных моментах этой истории. Он все так же нашептывает что-то личное актерам на ухо, разливает семейную душевность и делает все то, что у других рецензентов проскальзывает под понятием «теплый ламповый эффект». ‹…›

Всей угрюмой добросердечности в свитерах противостоит крикливая натура кино для миллионов, мелодраматические перегибы и прочие обязательные внешние факторы. Поэтому фильм как бы разваливается на два пласта: камерная драма про классных усатых мужиков в консервной банке и зрительские ожидания от жанра фильма-катастрофы.

Олег Зинцов: Режим ожидания в «Ледоколе», как ни странно, захватывает больше, чем финальный катаклизм, выстроенный ладно и со знанием дела, но занимающий не так уж много экранного времени. Во-первых, ледяная красота пейзажей располагает к медитативности, а внимание к деталям быта и отношениям персонажей позволяет не подгонять сюжет. ‹…›

А во-вторых, Николая Хомерики интересует не столько катастрофа, сколько перелом. Трещина в ностальгическом мифе об СССР, который воссоздается в «Ледоколе» с такой любовью, но в итоге расползается, образуя полынью, выводящую к ценностям сотрудничества и взаимопомощи как альтернативе идеологической вертикали ‹…›. А называть эти ценности голливудскими или общечеловеческими — всего лишь вопрос выбора синонимов.

Станислав Ф. Ростоцкий: «Ледокол», появившийся на экранах в промежутке между «Экипажем» и «Землетрясением», вполне логично позиционируется в качестве «фильма-катастрофы с человеческим лицом» — жанр, очевидно, наиболее востребованный на сегодняшний день. Но если искать абсолютные аналогии, то на ум приходит в первую очередь даже не голливудская классика жанра, а что-то иное, пусть несколько подзабытое, но родное и настоящее. ‹…›

В ситуации с «Ледоколом» Николай Хомерики ‹…› настолько органично, с таким вполне физически ощущаемым удовольствием вжился в образ главного героя «Шапки» Владимира Войновича, писателя о хороших людях Рахлина, что ничего, кроме восторга и умиления, это вызвать не может. Несмотря на масштабы и очевидный драматизм, «Ледокол» кажется фильмом, в первую очередь, невероятно обаятельным и парадоксально-уютным. Причем на самых разных, порой неожиданных и весьма тонких уровнях.

Михаил Трофименков: «Ледокол» ‹…› невозможно воспринимать в отрыве от «Дуэлянта» Алексея Мизгирева. Два главных события осеннего сезона складываются в дилогию о давно назревшем, но безусловно удавшемся продюсерском эксперименте. Два категорических режиссера-автора «оскоромились», вступив на территорию блокбастеров, и сумели создать увлекательное зрелище, не поступившись творческой индивидуальностью. ‹…›

Хомерики — тонко чувствующий, нервный и очень теплый режиссер, до болезненности добрый по отношению к своим героям. ‹…›

Теплота Хомерики вступила в конфликт с холодной уверенностью сценаристов в необходимости «утеплять» героев, ни в каком утеплении не нуждающихся. Эта уверенность породила обрывочную, схематичную и по большому счету бесполезную линию капитанских жен. Люда Петрова (Ольга Филимонова) почти что развелась со своим непутевым мужем, но переживания за его ледовую судьбу вернула угасшую любовь. Галина Севченко (Анна Михалкова) вот-вот родит. Все могло быть ровным счетом наоборот, но это ничего не прибавляет и не добавляет к характеристике героев.

Хуже другое. Создается впечатление, что ни один сценарий из советского прошлого не может быть принят к производству, если в него не вставлена какая-нибудь — другого слова не подберешь — «вульгарная антисоветчина». ‹…› при этом такая чреватая всевозможными рисками территория, как полярный ледокол, совершенно свободна от мордорской власти. Впрочем, где же еще добрым людям наслаждаться свободой, как не в ледяном заточении.

Анна Сотникова: Один из главных представителей российской кинематографической волны, которую в середине нулевых называли «новыми тихими», Николай Хомерики снял в Мурманске, на ледоколе «Ленин», поставленном на вечную стоянку, многомиллионный блокбастер, который еще на стадии производства окрестили «русским „Титаником“».

После выхода «Сердца бумеранга» Хомерики снимал многосерийный фильм «Синдром дракона» и рассказывал, что следующей своей работой видит тихий, личный фильм, близкий по своей структуре к сновидческому кино,- поток образов, объединенных эмоцией, как у Гаспара Ноэ. Получилось ровно наоборот: авторов сценария здесь целых четыре штуки — и среди них нет режиссера‹…› Хомерики от чужого сценария привычно отсекает лишнее, максимально стараясь сделать чужой — и чуждый себе — материал своим. Он пытается выкристаллизовать ситуацию: ледокол застрял нигде, посреди ничего, без вариантов связи с миром; бесконечные коридоры советского корабля, где все время крутят «Бриллиантовую руку» и играют на гитаре «Время есть, а денег нет» группы «Кино»,- все это и есть целый мир, столь близкий эстетике выпускника французской киношколы Хомерики. Предельно абстрактный, но наполненный до боли конкретными событиями. ‹…› Конечно, свои идеи Хомерики приходится мешать с нарисованными на компьютере экшен-сценами, конечно, он старается сохранить динамику блокбастера ‹…›. Но, сделав пространство этого блокбастера метафизическим и упаковав в него камерные человеческие истории, он делает по-настоящему умное, цельное и кристально чистое кино про застрявших во льду суровых мужиков.

Степанов В. «Ледокол»: между собакой и кошкой// Séance.ru. 2016.
27 октября.

Сухагузов М. «Ледокол»: шепоты и крики Николая Хомерики // Afisha.ru. 2016. 21 октября.

Зинцов О. Южный аквапарк // Ведомости. 2016. № 4187. 21 октября.

Ростоцкий С. Ф. Ледовый спас// Colta.ru. 2016. 19 октября.

Трофименков М. Два капитана и собака // Газета «Коммерсантъ». 2016. № 197. 24 октября.

Сотникова А. Кристальная мерзлота // Журнал «Коммерсантъ Weekend». 2016. № 35. 14 октября.