Уважаемый Александр Яковлевич!

«Советские газеты хранят молчание». Вы, конечно, уже читали этот заголовок в торонтской «Глоб энд мэйл»? Речь идет о Вашем фильме «Комиссар». Какое же тут молчание! — могли бы воскликнуть Вы, человек, так пострадавший от произвола и несправедливости и потому особенно к ним чуткий. Какое может быть молчание, если «Комиссару» уже посвятили восторженные строки и целые статьи «Известия» и «Неделя», «Советская Россия» и «Вечерняя Москва», «Советский фильм» и «Советский экран», «Искусство кино» и «Московская правда», «Московские новости» (трижды!) и рижское «Кино», «Московский комсомолец», «Досуг в Москве» и даже «Киномеханик»… И это задолго до выхода картины в прокат! Какое ж молчание, если только «Советская культура» раз восемь возвращалась к «Комиссару», скрупулезно отмечая его международные успехи, если дала под рубрикой «Спектр мнений» рецензии сразу нескольких критиков, если напечатала страстную статью Евтушенко!

И теперь канадская газета пишет о травле и замалчивании, которые, невзирая на перестройку, продолжаются.

Нет оснований винить канадских репортеров в натяжках и неточностях. Они добросовестно повторяют Ваши, Александр Яковлевич, слова, сказанные на пресс-конференции в Торонто. Я был на той пресс-конференции и узнал там немало нового о Ваших коллегах по кино, о наших газетах, о «Советской культуре», которой почему-то особенно достается от Вас.

Формулировки, которые Вы употребляете, по-своему виртуозны, они как бы сообщают некую многозначительную информацию и одновременно ее как бы не сообщают. Вот одна из них, к примеру, о «Советской культуре». «Я не постеснялся, — сказали Вы в Торонто, — пересчитал, в статье о западноберлинском фестивале было перечислено 18 фамилий режиссеров, моя фамилия не была даже упомянута». Вышло, что в «Советской культуре» ухитрились не заметить фильм, получивший один из призов. Вы ведь одновременно забыли сообщить журналистам, что фильму «Комиссар» и его успеху на фестивале в этой статье В. Кеворкова была отдана почти колонка текста. Ваша фамилия действительно не названа, в статье вообще названо мало режиссерских имен. Я тоже не постеснялся, пересчитал, получилось не 18, как Вы сказали в Торонто, и даже не 15, как Вы сказали в Сан-Франциско, а всего семь, что, Вы правы, не говорит о высокой культуре публикации. Но Вы забыли и то сообщить журналистам, что неделей раньше, 25 февраля 1988 года, «Советская культура» уже информировала читателей о том, что режиссер фильма «Комиссар» А. Аскольдов получил «Серебряного медведя». Так что упрекать в последовательном замалчивании Вашего имени газету, которая
уже не раз посвящала Вам персонально прочувствованные строки, было бы, согласитесь, крайне несправедливо. Тем более что в дальнейшем мы неизменно и почтительно называли имя автора фильма, а в августе напечатали и интервью с Вами.

Так, увы, создаются легенды.

Еще когда фильм был наглухо закрыт и о нем почти невозможно было говорить в печати, ваш покорный слуга писал в той же «Советской культуре»: «Ждет решения своей судьбы выдающаяся, на мой взгляд, работа А. Аскольдова „Комиссар“».

И далее — о плеяде художников, вместе с Вами искусственно выключенных из кинопроцесса и способных сделать еще много важного, нужного народу и истории. Было это напечатано в мае 1987 года, задолго до Московского кинофестиваля, где Вы, как можно понять из ваших интервью, сражались за свою картину в совершенном одиночестве.

Вы говорили в Торонто о том, что фильм замалчивает Центральное телевидение. И мне хотелось ущипнуть себя — неужто мне померещились на телеэкране в Москве кадры Вашего фильма с чрезвычайно доброжелательным комментарием секретаря правления Союза кинематографистов В. Демина? А интервью с Вами, которое вел А. Плахов?

Вы утверждали, что международный успех «Комиссара» тщательно скрывается от общественности. И мне снова хотелось прервать сей сон — ведь уже читал про западноберлинский триумф, более того, сам радостно передавал в Москву информацию о триумфе «Комиссара» в Монреале. А потом, если уж быть совсем точным, появилась еще и специальная заметка под заголовком «„Комиссар“ в Торонто».

К моменту выхода фильма в прокат полтора десятка центральных изданий написали о Вашей картине. Понимаю, этой цифрой трудно поразить воображение. Но это проблема всей нашей кинокритики, а вовсе не вашего фильма. ‹…›

Теперь фильм Ваш в прокате. Будут, наверное, и новые рецензии. Он не вызвал в публике ожидаемого ажиотажа. Но здесь, мне кажется, тоже нет зловредной руки «коррумпированных художников», которым «не нравится, когда у картины успех», нет подрывной деятельности «новых руководителей Союза кинематографистов», которые «состязаются в самоутверждении» — вновь цитирую Ваши пресс-конференции. Просто фильм кому-то оказался интересен, кому-то нет. Что, по-моему, нормально. Ненормально — это когда успех художественный подменяется успехом скандальным, чего чиновники, усердно запрещавшие
фильм в течение 20 лет, несомненно, добились. Ведь западная печать, как легко заметить, гораздо больше наэлектризована Вашей действительно драматичной судьбой, чем категориями художественными. Это объяснимо: Вашу горечь разделяют не только за рубежом, но и ваши соотечественники — коллеги, и критики, и даже те, кому фильм не близок.

Вы как будто признаете право людей иметь разные мнения. «Я не требую триумфального отношения, критика имеет право высказывать разные суждения», — говорите Вы, по свидетельству парижской «Русской мысли», на пресс-конференции в Сан-Франциско. И тут же крайне язвительно говорите об… Э. Климове, напоминаете западным журналистам о том, что не с Климова начинался советский кинематограф, с легкой, но едкой иронией проходитесь по его творческим планам. К чему бы это? Оказывается, Климову не нравится «Комиссар». И Вас уже не смущает, что Ваш собственный фильм в западной прессе впрямую связывают с Эйзенштейном и Толстым, здесь Вы не видите «перекоса». Вам уже неважно, что именно Союз кинематографистов и, в частности, тот же Климов боролись за то, чтобы извлечь из небытия фильмы и целые режиссерские биографии, что именно в результате этой борьбы оказались возможными Ваши нынешние триумфы в мире.

Вспомните о реальности, в которой мы жили совсем недавно. Оглянитесь вокруг теперь, где-нибудь между вашими премьерами в Стокгольме и Париже оглянитесь, — неужто ничего не произошло? Неужто и впрямь есть повод иронизировать над словами Климова о том, что кое-чего демократия в этой стране все-таки добилась?

Вместе с Вами вышли из небытия десятки талантливых людей нашего кино, литературы, театра, живописи. Они были жертвами, но они и боролись за себя и за других. Добились кое-чего сообща. Сейчас ставят фильмы, спектакли, работают.

Вы в своих интервью рассказываете, как боролись за себя и свой фильм, в сущности, в одиночку. Я не думаю, что это вполне справедливо. И не думаю, что интервью, где Вы создаете зловещий образ прессы, упорно замалчивающей мужественного художника, помогают и без того трудному процессу восстановления взаимного доверия. Я действительно опасаюсь, что, усердно затаптывая то многое-немногое, чего удалось добиться в процессе возрождения у нас жизни нравственной, мы рискуем вернуться к тем же полкам, к новым сломанным судьбам.

Так родилось это письмо — Вам и одновременно тем, кто слушал Вас на пресс-конференциях. Если захотите прокомментировать или ответить — нет нужды ждать очередной пресс-конференции в Гонолулу. «Советская культура» готова предоставить Вам свои страницы.

Кичин. В. Обида плохой советчик // Советская культура. 1988. 17 декабря.

 

 

Прочитал открытое письмо критика В. Кичина кинорежиссеру А. Аскольдову. Горько стало от содержания и от самого тона этого уничижительного эпистолярного опуса. И кинорежиссура, и критика — профессии серьезные, требующие в случае противоречивых мнений и возникающих отсюда споров уважительного отношения сторон друг к другу. Речь идет об Аскольдове и его фильме «Комиссар».

«Комиссар» путешествует по свету, но всегда (напомню Кичину) по приглашениям из разных стран мира, купивших его для проката. И повсюду ему сопутствует огромный, почти беспрецедентный успех, а ведь тут надо учесть, что картина посвящена людям первых лет Октября и что в ней нет ни модной исступленной жестокости, ни бравурных совокуплений, ни манящего победоносного голоса инстинктов.

Успех «Комиссара» за рубежом до некоторой степени определяется повышенным интересом к нашей стране, к популярности ее политических инициатив, да и освобождением фильма после двадцатилетнего ареста. Но главное, убежден, увлекает его истинная и благородная человечность. К сожалению, тема нашей революции, тема святой веры в гуманность ее идеалов уже давно заброшена кинематографом, и в том я вижу нашу трагическую вину перед новыми поколениями. А где на экране отклик на опасно загулявшие по городам и весям чудовищно безнравственные вспышки национализма? И о том, и о другом, вооруженный талантом Василия Гроссмана, вдумчиво и взволнованно рассказывает «Комиссар». О многом впервые.

Я не слышал и не читал выступлений Аскольдова за рубежом. По рассказам, где-то он выступал ответственно и спокойно, не касаясь личных проблем, а где-то врывалась боль двадцатилетнего отлучения от творческой работы и глубоко понятная, негасимая мечта о признании у себя на родине, дома, своего затоптанного, но выжившего фильма, единственного — это тоже надо понять, — и тогда, может быть, и начинался словесный  «перехлест и перекос». В блеске иностранных аплодисментов страстно хотелось горячности со стороны своих, советских зрителей и коллег. Фильм получил несколько интересных, вдумчивых статей, но те два «обидчивых» интервью Аскольдова, на которые ссылается Кичин, были до этого.

А к выходу фильма на экран ни заинтересованной рекламы, которая в данном случае очень и очень требовалась, ни серьезного разговора о фильме в печати, за исключением статьи Евтушенко в «Советской культуре». Как-то все мимоходом.

В этом смысле публикация Кичина грешит легкомыслием, так как нельзя каждый анонс в газете или упоминание о фильме в двух-трех словах принимать за долгожданную серьезную статью.

И уж совсем странно прочесть в письме Кичина, опытного, очень способного авторитетного журналиста, такие слова о «Комиссаре»: «Он не вызвал в публике ожидаемого ажиотажа». Кичину хорошо известна история искусства кинематографии и весьма редкое быстрое совпадение «ажиотажа» с подлинной ценностью художественного произведения. Не думаю, чтобы он был почитателем таких картин, как «Пираты XX века» или «Воры в законе».

Кроме перечисления недокументированных грехов Аскольдова, в письме Кичина есть еще один пункт: защита Элема Климова. Но Климов как крупный режиссер и общественный деятель, право же, хорошо известен, и напрасно Кичин так самоотверженно бросился его защищать. ‹…›

Еще хотелось бы спросить Кичина, учитывал ли он, что его открытое письмо прочтут не только те, кому известна тяжкая доля Аскольдова? А что может подумать читатель, который развернет газетный лист где-нибудь далеко от больших городов и прочтет про режиссера Аскольдова, весело и сыто разъезжающего по заграницам? «Вот ведь, черт его побери, что ему доступно! Интеллигенция, а еще недоволен, еще болтает!» К чему это?

Не могу отделаться от мысли, что стиль письма Кичина жестоко напоминает пережитые нами так называемые «проработки» писателей, художников, кинематографистов, слишком дорого оплаченные ими и всем нашим обществом и на годы затормозившие развитие искусств. Такой тон отнюдь не помогает преодолеть обиду, которую В. Кичин справедливо называет «плохим советчиком».

Зархи А. Что может подумать читатель? // Советская культура. 1989. 10 января.