«Ребята, тупо бережем голоса. Поем, когда надо петь, и даже не говорим, когда это не нужно. Вы не представляете, что сейчас начнется», — очень спокойно обращается к рассыпанным по сцене актерам своего театра Кирилл Серебренников. Меньше чем через сутки должна состояться премьера его нового музыкального спектакля «Пробуждение весны». ‹…›

Серебренников собирает сложную, как часовой механизм, постановку по частям и сам не представляет, что именно скоро начнется. ‹…› В день, когда гости все-таки соберутся в зале, посередине музыкального номера звукоинженер оборвет ногой провод — и актеры останутся один на один со своими голосами. Звук кое-как восстановят, но он на протяжении всего спектакля будет потрескивать и звенеть совсем не там, где требуется. Казалось бы, самое время выключить телефон, сесть в машину и сбежать куда-нибудь в лес. Вместо этого Кирилл Семенович Серебренников напишет в своем фейсбуке: «Счастливым я себя чувствовал в последние месяцы несколько раз — один из них был вчера, 8 октября 2013 года».

Правильный мальчик, сын известного на весь Ростов-на-Дону хирурга и учительницы русского языка, Серебренников в детстве меньше всего походил на хулигана: золотая медаль в физматшколе, примерное поведение, первый спектакль по собственной пьесе про Фридриха Энгельса. «У меня семья типичная советская. Родители говорили, что нужно быть комсомольским активистом, и прививали мне общественный темперамент», — рассказывает Серебренников. ‹…›

К советской идеологии Серебренников охладел довольно быстро, как только в СССР хлынули книги и фильмы, в которых жизнь была совсем другой — свободной, скандальной, сложной и очень разной. «Cовок тогда был в совсем уж уродливом виде: бесконечные очереди повсюду, серость, маразм. Папа меня иногда посылал в магазины к теткам, которые выдавали из-под полы консервы сайры или горбуши. Самому ему ходить было стыдно. Это был великий блат: все профессора, вся интеллигенция пресмыкалась перед простой теткой, которая выдавала дефицитные консервы», — вспоминает Серебренников. Этот опыт несправедливой и убогой позднесоветской жизни повлиял на Серебренникова сильно — о том, что такое система, тоталитаризм и внутренняя несвобода, он, ­повзрослев, будет говорить постоянно.

Родители регулярно возили Кирилла в Москву — специально на Любимова. ‹…› Сидя в этом зале, школьник Кирилл Серебренников понял, что театр может быть оружием прямого действия, и решил, что нашел профессию. Друг семьи, гениальный режиссер Анатолий Васильев ‹…› его неожиданно отговорил: «Анатолий Александрович Васильев сказал, чтобы я шел сначала учиться в какое-нибудь другое место, а потом уже, если не передумаю, приходил в театр. То есть он меня поселил в свою матрицу — Васильев же тоже сначала закончил химфак. Но я понял, что не могу ждать 5 лет, и организовал студенческий театр». ‹…›

Серебренников появился в Москве конца 90-х в мохнатой шубе и ярких джинсах. Он громко говорил, смеялся, не делал многозначительных пауз и на фоне других режиссеров выделялся, как цветная фотография среди черно-белых. ‹…› «Я приехал в Москву, все нужно было начинать заново, с нуля. По Ростову же так не походишь, могут и в пятак дать — типа не по-пацански. А здесь — в столице — можно было и в дурацкой шубе появиться», — смеется Серебренников. Он остался в Москве, снова снимал рекламу и работал на телевидении, а о театре даже не думал, пока кто-то не предложил ему поставить читки на фестивале «Любимовка». Драматург Алексей Казанцев, увидев работу Серебренникова, тут же позвал его на свою площадку ставить чуть ли не самую сложную на тот момент современную русскую пьесу — «Пластилин» Василия Сигарева. ‹…›Как поставить пьесу Сигарева об одиночестве четырнадцатилетнего хрупкого мальчика, отвергнутого сверстниками и изнасилованного вначале собственной матерью, а затем уличными подонками, не понимал никто. До Серебренникова от этой постановки отказались семь режиссеров. ‹…›

Серебренников на глазах у московской публики создавал новый театральный язык — жесткий, точный, местами шокирующий, а главное — очень похожий на жизнь. ‹…›

«Я уже несколько месяцев занимался кастингом пьесы, и вдруг раздается звонок: „Здравствуйте, это Олег Павлович Табаков, киноартист“. Я, конечно, обалдел, — рассказывает Серебренников. — А тот продолжает: „У меня есть пьеса „Пластилин“, и я хочу, чтобы вы ее поставили у нас“. Я отвечаю: „Олег Павлович, я не могу, я уже дал слово ставить ее в другом театре“. ‹…› В общем, мы тогда разошлись. Он обиделся — как этот псих не пошел в МХТ?» ‹…›

«Серебренникову всегда очень важно растормошить публику, заставить ее ­думать, заставить разобраться в сложных политических и психологических ситуациях. И вне зависимости от материала — будь то „Господа Головлевы“ или „Голая пионерка“, — но он всегда пытается говорить о драматизме и трагизме русской истории. И порой говорит он об этом очень жестко», — рассказывает театровед ­Наталья Пивоварова. ‹…› Кирилл был чуть ли не первым, кто заговорил со зрителем о том, что его окружает: о нищете, насилии, политике, ужасах тоталитарной системы, безразличии, гомосексуализме, подавлении человека. Именно это, а вовсе не его чересчур новаторский язык, вызвало у части публики столько злости. ‹…› Чем более структурированным становился его метод, тем больше летело обвинений в его адрес. «Те, кто видит и понимает логику серебренниковского языка, не скажут, что он гонится за дешевыми трюками, а поймут их логику. Можно ведь увидеть только мешок с грязным бельем (как в „Головлевых“), а можно метафизическую идею о том, что остается от человека, кроме мешка с серой одеждой», — Наталья Пивоварова оспаривает мысль о том, что Серебренников не больше чем конъюнктурщик. ‹…›

Олег Павлович Табаков не просто позвонил Кириллу Серебренникову еще раз. Он сделал так, что МХТ на долгое время стал для Серебренникова основной площадкой. Правда, после того как герои пьесы «Изображая жертву» со сцены главного московского театра проорали зрителям в лицо что-то вроде: «… … … … … … …», проклятия понеслись не только в адрес молодого режиссера, но и в адрес мэтра. «Я видел, как Табаков колебался: выпускать или не выпускать „Изображая жертву“. Он не понимал, что с этим делать. Но выпустил. Вообще, главная черта Табакова — это невероятная толерантность». ‹…›

Каждый второй, с кем говоришь о Серебренникове, обязательно вспоминает о его особом мастерстве работы с актерами. Неважно, студент это или Чулпан Хаматова, — со всеми он как-то по-особенному договаривается. В 2008 году Серебренникову предложили набрать курс в Школе-студии МХАТ, и он согласился, предварительно уточнив, что учиться его студенты будут по экспериментальной системе. Теперь почти все студенты играют у него в «Гоголь-центре». ‹…›

Этот курс стал самым мощным серебренниковским экспериментом до преобразования Театра Гоголя. Не имеющий профессионального театрального образования режиссер сумел вырастить актеров, которые оказались чуть ли не на голову выше всех вокруг.

Выпускным спектаклем курса были «Отморозки» по мотивам повести Захара Прилепина «Санькя». «Я не говорил им — эти парни хорошие, а эти плохие. А сказал только — идите и сами разбирайтесь. И они месяц ходили к нашистам, к фашистам, к антифа, к энбэпэшникам запрещенным, везде. Они брали интервью, залезали в эти организации, общались. И потом я увидел, что у них появилась своя позиция, мне понравилось, что эти герои не показались им ни однозначно ужасными, ни однозначно прекрасными. Мы стали говорить о сложности любого человека. А это и есть для меня концепция свободы. Свобода — это сложность», — вспоминает Серебренников. Никто не мог предположить, насколько скоро этот спектакль будет звучать даже чересчур актуально. Меньше чем через полгода, ­когда актеры на сцене кричали: «Президента — ­топить в Волге» — и прорывали кордоны ОМОНа, на Болотной площади ­происходило примерно то же самое. Театр стал болезненно напоминать реальность. На этом спектакле стало, пожалуй, очевидно, что чуть ли не главное ­достоинство художника Серебренникова — в этом самом умении нащупать нерв времени. ‹…›
«Серебренников для всех» появился в тот момент, когда он обратился к кинематографу. ‹…› Серебренников снимал кино и как-то заметно скучал: в интервью говорил, что в театре достиг потолка и, возможно, стоит взять паузу. ‹…› В каком-то смысле это и правда был потолок. У Серебренникова не было только своего театра. И тут на помощь пришло правительство Москвы. ‹…› «Мы понимали, что Театр Гоголя находится в печальном состоянии, и стали думать, кто мог бы мог его возглавить, — рассказывает предысторию руководитель Департамента культуры Москвы Сергей Капков.- Исходили из той логики, что если в Москве только в нашем подчинении 86 театров, то хотя бы один скандальный и экспериментальный театр город может себе позволить». ‹…›

Ванина Е. Как Кирилл Серебренников стал главным человеком в современном театре? // Афиша. 2013. № 19.