Музыка рождалась в тишине. В большой, типично ленинградской, не очень уютной комнате, окнами выходившей на улицу Марата, Шостакович шагал быстрой своей походкой, потом он присаживался у подоконника, выстукивал что-то карандашиком, потом опять слышались шаги, на некоторое время все затихало, затем хлопала входная дверь, композитор убегал гулять.
Почти пять лет я прожил с Шостаковичем под одной крышей, в одной квартире, но мне так и не удалось уловить, как и когда сочинял он свою музыку. За инструмент он садился редко, а если играл, то не себя, а других композиторов. Поэтому каждый раз почти сюрпризом было, когда Дмитрий Дмитриевич объявлял:
«Я сочинил симфонию, приходите в филармонию на прослушивание».
Почти каждый вечер собирались друзья. Приходили Соллертинский, Шебалин, Гаук, шли бесконечные разговоры об искусстве, но к роялю также садились редко. А тем временем рождалась музыка. Позднее об этом же я прочел в автобиографии Сергея Прокофьева:
«Лето 1917 года я провел под Петроградом, совсем один. Читал Канта и много работал. Я нарочно не взял рояль на дачу, чтобы попробовать писать без него. До сих пор я обыкновенно писал у рояля, но заметил, что тематический материал, сочиненный без рояля, часто бывает лучше по качеству. Перенесенный на рояль, он в первый момент кажется странным, но после нескольких проигрываний выясняется, что именно так и надо было сделать. Я носился с мыслью написать целую, симфоническую вещь без рояля... Гуляя по полям, я сочинял симфонию, а параллельно оркестровал скрипичный концерт опус 19-й».
И дальше, описывая сочинение кантаты, разбитой на три этапа, композитор писал:
«Третий этап опять без фортепьяно. Первый этап я сделал в сентябре, в течение недели, работая с увлечением, и настолько ярко воображал некоторые моменты, что перехватывало дух, и я должен был уходить в лес отдышаться».