При существующем вакууме новых картин название рубрики «После премьеры» оказалось удивительно кстати. Можно устроить критический «референдум», всесторонне обсудив достоинства и изъяны картины Киры Муратовой; не согласиться и поспорить с коллегой о картине Бориса Бланка. Можно привлечь внимание публики к событию, прошедшему незаметно и канувшему в Лету.
Так вот, полгода назад в Киноцентре состоялась премьера анимационного фильма Михаила Алдашина «Рождество». Буквально считанные дни спустя он получил главный приз Тарусского фестиваля. Вот, собственно, и все. О картине забыли, будто ее и не было. Телевидение же, все наши многочисленные каналы-близнецы по поводу и без повода «крутят» многочисленные «Суперкниги», где средствами примитивной лимитированной мультипликации пересказывают для недоумков сюжеты Библии.
Но и это еще не все. Обычно, наши анимационные ленты, обиженные на родине, не доходящие до зрителя, которому и предназначались, компенсируют этот недостаток внимания посредством зарубежных фестивальных вояжей, наградами и признанием «тамошних» ценителей. Однако «Рождеству» и здесь не улыбнулась фортуна. Поначалу я недоумевала и усиленно рекомендовала посмотреть фильм различным экспертам-селекционерам. Они же пожимали плечами и... Я поняла. Они «читали» картину, как чистый соцзаказ, очередную «супер-книгу». И эта «установка» совершенно по-кашпировски затуманила их взгляд. Пожалуй, впервые с такой очевидностью обнаружилась несхожесть нашего восприятия. Мы получали множество престижнейших наград за анимацию в последние годы, завоевав и Берлин, и Канн, и Аннеси, номинировались на Оскар и Эмми. Между тем одна из лучших отечественных картин того же времени оказалась попросту незамеченной, пропущенной.
«Рождество» Михаила Алдашина возникло благодаря яркому художественному впечатлению . Необычайная простота и лаконизм рисунка барельефа X века показался теплым и современным. Словно со старинной иконы смыли наслоенную веками буколическую позолоту, явив миру темноватую бездну живого взгляда прошлого. На том барельефе изображалось явление волхвам (в апокрифах — королям) божественного знамения. Но как? Три короля мирно спят в одной (!) небольшой кровати. Одного из ниx будит Ангел, показывая пальцем на расцветшую большой ромашкой звезду на темном небосклоне.
Эта сцена, запечатленная на славянской фреске раннего Возрождения, была одушевлена в фильме, созданном накануне второго тысячелетия. В фильме один из королей, разбуженный Ангелом, сладко потягиваясь, почесывая пятку, зевает и видит мигающий на небе цветок-звезду.
Так впечатление преобразилось в творческий импульс, открыв формулу будущего фильма: не экранизация библейских мотивов, а фантазия на темы ранних апокрифов. Более наивных, но лишенных холода церковного обихода, скуки канонических догматов.
...И экран прорезали лучи полуденного солнца, когда пылинки истаивают в неподвижном воздухе. В этих лучах — Мария, стирающая белье. Я видела на вернисаже Миши Алдашина похожую картину. Она была выдержана в другой цветовой гамме, но ощущение стекающего по полотну солнца, сознательного несовершенства рисунка, за которым прячется живая радость, волнение, — было тем же.
Трудно назвать более распространенный в истории живописи сюжет, чем «Благовещение». Трудно удержаться на собственно протаптываемой тропинке, не сползти к исхоженным вдоль и поперек дорогам.
В фильме Ангел идет по саду к дому Марии, подбирая по пути упавшую с дерева грушу. Чудесная весть приводит «божью избранницу» в изумление. В прямом смысле. Она просто столбенеет и, упираясь пальчиком себе в грудь, беззвучно переспрашивает: «Я?» Впрочем, Мария не очень-то и походит на привычный абрис «божьей избранницы». Автор фильма и его художник Зоя Трофимова избирают плоскостной рисунок, словно рожденный в одно прикосновенье к бумаге. И лицо Марии обретает неповторимую милоту, внутреннее свечение неправильно скроенного облика.
Мария уходит в дом. Святой дух в виде птички успевает впорхнуть за ней, прежде чем Она закроет дверь. Ангел вытирает грушу о рукав, простите, о крыло, и, не торопясь, ест ее. Дождь...
Автор фильма избирает единственно верный путь в прочтении вечного Евангелия. Не пасть на колени, подавленным пиететом перед великим текстом. Не впасть в хохму, еретическое ерничанье. Забыть о сотнях-тысячах интерпретаций, догматов. И увидеть все глазами неофита накануне второго тысячелетия.
Увидеть не затертые до дыр ортодоксами и теологами главы, а — жизнь, рожденную спустившейся с небес любовью. И ведомые автором за руку, мы получаем возможность взглянуть на эту жизнь. Мы следим, как после оповещения волхвов-королей, Ангел продолжает свой победный путь. Следующая встреча, угадываем мы, должна быть с пастухами. Но какие они? Да обычные пастухи. Выпивающие на троих, дерущиеся. А тут — Ангел... Понятное дело, всем — стыдно. Затем встречаем Льва, ощерившегося на маленького зайчишку. «Ай-яй-яй» — грозит снова пальчиком с занудством мольеровского резонера Ангел. И Зайчик вскакивает на спину Льву, чтобы вместе отправиться вслед за пастухами к священному месту рождения необыкновенного младенца. Вот и рыбаки. Только-только вытянули огромную рыбину. И снова — Ангел. Приходится отпустить. Рыба ужасно рада. Все вместе уже шествуют к небезызвестному Хлеву. И птицы, и Зайчики на Льве, и пастухи с рыбаками, и прыгающие по мелководью рыбы.
Мария уже купает младенца. Прежде чем окунуть его в газ, она привычным движением трогает воду локтем, как все женщины, во все времена купающие детей. Она что-то бормочет. Нет, напевает. Так начинается тема знаменитого allegretto из Седьмой бетховенской симфонии. И когда общее Шествие людей, зверей, птиц, ангелов превращается в праздничный хоровод, торжество музыки возносит всех к облакам, «...бо ради родися Отроча младо, превечный Бог».
Михаил Алдашин — уже известное имя в мире анимации. Его дебют «Келе», сделанный вместе с Пэдом Педмансоном, поразил ценителей чистотой звучания чукотского фольклора, ясным радостным юмором, угаданным ощущением «высокой простоты». Потом Алдашин довольно успешно работал на студии «Пилот». Его фильмы «Пуме» и «Охотник» — очень смешные, точные визуальные анекдоты, снискавшие успех во многих странах, на разных фестивалях. «Другая сторона» — проникновенная история о любви-дружбе простейших, о драматичнейшей судьбе двух червяков, была номинирована на «Нику» и отличалась изысканным графическим рисунком.
И все же, эти фильмы, несмотря на все их достоинства и успех, так и не достигли «высокой простоты» (термин Ю.Норштейна) «Келе». И вот в «Рождестве» Миша, кажется мне, вернулся к самому себе. Сейчас он работает в Америке, как, впрочем, многие наши лучшие режиссеры. Но я рада, что он вернулся.
Малюкова Лара. «Рождество», которое не заметили. // Экран и сцена. 1997. 11-18 (№32-33) с. 4