Идеи носятся в воздухе. Это означает, что сейчас все заряжено напряжением, почти как в революционные годы, с той только разницей, что эту энергию можно употребить не на разрушение, а на строительство. Правда, когда мы разрушали, мы уже тогда видели на месте разрушенного наше будущее. Именно оно творчески заряжало нас, и только обыватели принимали постреволюционные «руины» за вселенскую погибель. Это и была погибель старого света, от которого до нас дошли, по меткому слову Маяковского, «лишь папиросы Ира».
Я перехожу от общего утверждения к особому случаю. Особый случай — это фильм «Митя» в постановке Охлопкова и с ним же в главной роли, который сейчас завершен в Одесской кинофабрике ВУФКУ.
В чем дело, что за фильм такой?
Вы его увидите на экране, но я помогу вам увидеть то, что вам нужно увидеть. Митя — это провинциальный и советский Дон-Кихот. Сервантес в наивысшей мере. Это современный Сервантес. Необходимый нам чрезвычайно.
Сколько усмешек сползет с физиономий наших внутренних (каких, к счастью, уже немного) и внешних (каких, к несчастью, еще много), когда увидим мы, что Дон-Кихот современности умеет сам над собой посмеяться. Ирония очень кстати оживает в искусстве, да еще таком популярном как кино. Нам ее сейчас очень не хватает.
Вернемся к сюжету. Сюжет, как выше было сказано, — провинциальный Дон Кихот, простак Митя. Важно сказать про некоторые тонкости и детали. А тут все — детали, и каждая деталь — синтез. С уверенностью можно сказать, что авторская речь здесь от начала до конца совершенна. Обязательная лаконичность кинематографического движения здесь достигнута, и зритель может в этом убедиться. Вернемся к самому Охлопкову. В том, что в манерах Охлопкова многие современники узнают себя, я не сомневаюсь. Желаю только, чтобы этому узнавшему себя хватило той же иронии, что есть у автора.
В чем же особенность кинематографичности Охлопкова?
В своеобразном аристократизме. Я говорю — своеобразном, чтобы дать этому слово новое значение, которое принадлежит ему по праву. В культуре тела, которое умеет стоять на границе величественного и смешного, как Дон Кихот на иллюстрациях Даре. Выражение «аристократизм» будет понятнее, если зритель обратит внимание на то, какой природной непосредственностью — воистину величественной — дышат Митины движения в наиболее важных моментах: оплевывание и осмеивание толпы — «Иди...» говорит ему «хозяин», и Митя от дурноватости и нерешительности вдруг обретает решительность и свободу и только поэтому счастливо проходит сквозь толпу. Одно бы неудачное движение: толпа бы растоптала Дон-Кихота — Митю.
Тут интересно обратить внимание на то, что в тот момент, когда Фернбекс стал бы делать акробатические прыжки со скалы на скалу, с лошади на окно, фехтовать и демонстрировать целый ассортимент тяжелой бутафории, в серьез демонстрируя удаль минувших эпох, — Охлопков демонстрирует мужественность очень простыми человеческими проявлениями. Можно было бы находить и показывать бесконечные примеры, перевертеть весь фильм и тыкать пальцем: «Вот, вот!» Но я ограничусь тем, что сказал. Надеюсь, что этого достаточно, чтобы зритель сам увидел, про какой «аристократизм» актера я говорю.
ВУФКУ можно поздравить с тем, что у фабрики хороший глаз и хороший вкус. Это кино дышит полной грудью, в нем нет кинофиглярства и словожонглерства.
Петровский Д. Дон-Кiхот приiхав до союзу / Перевод с укр. Л. Аркус // Кiно (Киев). 1927. № 2.