Станислав Зельвенский: И к людям, которые ходят на митинг в защиту Ходорковского, вы все-таки относитесь иронично?
Анна Михалкова: Нет, ну как можно о жизни человека, который находится в тюрьме, говорить иронично. Но я иронично отношусь к той страстности и порывистости, которая свойственна интеллигенции и с которой она начинает иногда защищать свои идеи, идеалы... Нет, это прекрасно! И я очень люблю этих людей, действительно, и могу только позавидовать их горячности. Но, как часто бывает — и в любви, и в работе, — чем больше ты отдаешь чему-то энергии, тем сильнее потом испытываешь разочарование. Я и сама бываю, например, горячей спорщицей и потом смотрю на себя с улыбкой.
С. З.: Но вот в «Кококо» зачастую не добрая улыбка, а довольно злая. И вообще иногда проглядывает тьма, в эротических моментах особенно.
А. М.: Да, проглядывает. Но фильм, еще раз, не о том, что вот есть народ, он плохой, он не понимает и не чувствует, а интеллигенция, пусть смешная, — более наивная, открытая и так далее. Это рассказ о том, что у нас в стране рядом живут два народа, которые вроде бы говорят на одном языке, но давно уже друг друга не понимают. Хотя есть изначальное очарование человека, который смотрит со стороны, — когда ты очаровываешься тем, чего у тебя нет.
С. З.: Но эти отношения изначально обречены.
А. М.: На мой взгляд, да. И можно вспомнить и советское время, когда интеллигенция заискивала перед народом, и дореволюционные хождения в народ — это все одно и то же. И вот Дуня в первый раз говорит о том, что это смешение невозможно, обоюдной любви не будет никогда. Один из образов, который мы держали в голове, — это ребенок из детдома, которого ты берешь с благими намерениями, а потом понимаешь, что ты не можешь ни привыкнуть к нему, ни переделать его. И ты вроде хочешь его вернуть, но совесть не позволяет, потому что ты вроде уже и ответственный.
С. З.: А на самом деле?
А. М.: Интеллигенции всегда так кажется. И я тоже так очень долго считала. Пока не поняла, что это никому не надо, вообще. И никто тебя не просил заниматься этими людьми, а их — любить тебя. Как только я это поняла, мне стало проще, и я перестала рефлексировать и чувствовать себя виноватой за то, что я живу лучше или знаю больше. Всегда казалось, что надо отдавать — и тебе это вернут сторицей. Ничего подобного. Никто тебе никогда не может обещать, что тебя будут любить в ответ. Мне казалось, что можно преодолеть какое-то неприятие тебя, это связано с огромным количеством моих подростковых убеждений и комплексов, что я из такой семьи и так далее. А потом я поняла, что по большому счету все плевать хотели на тебя. Если тебя не полюбили, то и бог с ним. Бывают ситуации вроде «ой, а вы оказались таким хорошим человеком!». То есть я должна была оказаться говном полнейшим.
С. З.: Возвращаясь к митингам — и сами вы, я так понимаю, на них не ходите?
А. М.: Я не человек протестного действия. Я могу это обсудить, сказать, что мне не нравится, но на митинги не хожу. Не потому, что я боюсь подставить кого-то или «что подумают». Просто не моя форма протеста.
С. З.: А товарищи ваши?
А. М.: Да, конечно, ходят, огромное количество, и потом высказываются в фейсбуке и горячо это обсуждают. Я, еще раз, тоже могу обсудить — но не так чтобы написать пост или там срочным образом использовать интернет как рупор, чтобы привлечь внимание... Никого не упрекаю. Но, к сожалению, у человека, облеченного некой узнаваемостью и известностью, сразу возникает ощущение, что он вправе кому-то что-то говорить. Я считаю, что известные люди не должны использовать это пространство, чтобы навязывать свои идеи. Часто очень глупые, неинтересные, а то и вообще разрушительные. Надо очень аккуратно с этим.
С. З.: Ну их спрашивают.
А. М.: Наверное. Но вот я, например, отказываюсь практически всегда ходить на какие-то ток-шоу и отвечать на вопросы из серии «что вы думаете о революции». Я могу сказать, но это мнение рядового человека, оно ничем не отличается от мнения других. Я не понимаю, почему о «революции роз» нужно спрашивать уважаемых мной Цискаридзе и Тину Канделаки, а не аналитиков и политологов. Потому что, кроме своего мировоззрения и известности, предложить они особенно ничего не могут.
С. З.: То есть все-таки вы чувствуете ответственность.
А. М.: Я чувствую ответственность за то внимание, на которое я могу претендовать.
С. З.: А вы ведь, наверное, тоже однажды начнете снимать?
А. М.: Нет. Каждому свое. Я в этом ничего не понимаю, и этого таланта у меня нет.
Михалкова А. Нам не хватает самоиронии чтобы посмотреть на себя со стороны [интервью Станислава Зельвенского] // Афиша. Воздух. 2012. 13 июня.