Алексей Балабанов снял свой тринадцатый фильм. Человек он, судя по всему, суеверный, стало быть, много на этот фильм поставил. Впрочем, любой большой режиссер (а Балабанов — большой режиссер) каждый свой фильм делает, как последний. Подводит итог, вспоминает все прежнее. По таковой причине «Кочегар» полон автоцитат. Внимательный зритель углядит и «Брата», и «Жмурки», и, конечно, знаменитую трагическую, почти сделанную «Реку», и один из первых балабановских фильмов, радость эстетов-синефилов — экранизацию романа Кафки «Замок».

Впрочем, специально для эстетов Алексей Балабанов припас неожиданный подарочек. Его не сразу замечаешь, но когда замечаешь, невольно улыбаешься. Якутского артиста, исполняющего главную роль — контуженного во время Афганской войны майора, работающего кочегаром и медленно одним пальцем выстукивающего рассказ «Хайлах», зовут Михаил Скрябин. Фамилия показалась Балабанову важной настолько, что героя тоже зовут Скрябин, Иван. Почему, спрашивается, Балабанов так зациклился на этой фамилии?

Герой — кочегар. Не простой кочегар. В его топках бандиты сжигают трупы своих жертв. Огонь — важнейший элемент фильма. В огонь смотрят девочки, которые приходят к дяде-кочегару послушать его рассказы. В огонь смотрит сам кочегар в конце фильма и в конце своей жизни. При чем тут Скрябин? Александр Скрябин, композитор и изобретатель цветомузыки, самый знаменитый свой опус назвал «Поэма огня». Поклон Скрябину и эстетам: ребята, я снимаю свою «Поэму огня». ‹…›

По всем признакам «Кочегар» — фильм для широкой публики. Триллер, но триллер странный. Русский триллер, как есть русский детектив. В сущности, сюжетная основа и русского триллера, и русского детектива очень проста. Она приближается по своей простоте к басне, или, скорее, к притче. То есть к басне, всем своим содержанием поднимающей львиную лапу против собственной же морали.

«Кочегар» прост так же, как и его сюжет. «Кочегар» — автовозражение «Брату». И то и другое верно и неверно в равной степени. Действительно, мораль из «Кочегара» вычитывается с той же непреложностью, как и из пьесы Брехта «Мамаша Кураж и ее дети»: «Войною думаешь прожить? За это надобно платить…» Недаром на заднем, но очень важном плане в фильме промелькивает летчик, подполковник, занимающийся торговлей оружием в странах третьего мира.

То есть если ты, хороший контуженный человек, якут, ударенный войной и творчеством Вацлава Серошевского, сидишь в кочегарке, тихонько перестукиваешь на машинке свой вариант рассказа ссыльного поляка о якутах и русском каторжнике «Хайлах», а фронтовые друзья приволакивают к тебе на сожжение трупы и ты веришь им: плохие люди были убитые, так им и надо — в печку их, в поэму всеочищающего огня, то, уж будь уверен, когда-нибудь друганы приволокут на сожжение труп твоей дочки.

Кто они такие и кто ты такой, чтобы решать, кто имеет право на жизнь, а кто — нет? Эта мораль вычитывается с пугающей простотой, потому что якут, ведающий незаконным трупосожжением, на редкость обаятелен. Великолепная работа Михаила Скрябина. Он по-настоящему не от мира сего. И тогда мораль притчи, прикинувшейся триллером, поворачивается еще одной, не менее жестокой стороной. А какова будет расплата за твое не от мира сего стояние? Какова будет цена твоей вере в друзей и полному неинтересу к тому, чем они занимаются? Может, потом, когда цена нарисуется, тебе придется из кочегара снова превратиться в воина? Надеть мундир и двинуться разбираться с бандитами, а потом и с самим собой разобраться — вскрыть вены ножом перед открытой топкой, в которой пляшет поэма огня. Потому как кто ж ты такой, чтобы собственной властью решать, кому жить на этой земле, а кому не жить? Неужели Господь Бог? ‹…›

Какими бы ни были идейные убеждения Алексея Балабанова, но он — самый американский режиссер из всех бывших и нынешних российских режиссеров. Может, поэтому так естественно смотрятся в его фильмах цитаты из американского кино.

Туфелька, свалившаяся с ноги убитой дочки кочегара, та туфелька, благодаря которой он догадывается, кого принесли ему на сожжение друзья-товарищи, не из «Золушки», разумеется, а из «Бесславных ублюдков» Квентина Тарантино. Туфелька Бриджит фон Хаммерсмаркт, благодаря которой эсэсовец Ганс Ланда догадывается, кто готовит покушение на Гитлера. Балабанов вообще чрезвычайно близок к Тарантино. Причем с совершенно неожиданной стороны. Близок одной-единственной эмоцией, каковой оба не устают напитывать все свои фильмы. Обида — вот что это за эмоция.

Именно так. Обида — сильнейшая эмоция фильмов и Тарантино, и Балабанова. Не просто обида, но связанная с ней жажда справедливости. Не социальной, а самой обыкновенной, земной, человеческой. Негодяй должен быть наказан. Здесь, на земле. Иначе невозможно жить. Слабый, обиженный должен быть в конечном счете если не защищен, то отомщен.

Нельзя очень долго безнаказанно обижать слабых — простая эмоция, но это стержень всех фильмов Балабанова. «Кочегара» в том числе. Поневоле вспоминается, что Балабанов — автор единственной в России экранизации Франца Кафки. «Замок» Балабанова — вообще одна из лучших экранизаций этого писателя, певца слабости, безнадежности, отчаяния, загнанности в угол.

Уже упомянутый Бертольт Брехт, обожавший Кафку, многократно его перечитывавший, заметил, что из мира Кафки есть выход — в ярость, в штурмовые отряды, в месть всем обидчикам. Брехт имел в виду (как ни странно это покажется) фашистские штурмовые отряды, но это вовсе не обязательно. Вот у Балабанова и происходит такой выход — рывок в ярость, в возмездие.

Его якут-кочегар — настоящий герой Кафки. Сидит тихонько в кочегарке, стучит одним пальцем по клавишам пишущей машинки, зарплату ему задерживают, а он ее и не требует. Дочка в шикарной шубе приходит за деньгами — он покорно выдает последнее. И «Хайлах» поражает его не только потому, что польский ссыльный написал про якутов, но и потому, что Серошевский зацепил что-то мучительное, что-то очень близкое и понятное ему, якуту, герою Афганской войны.

‹…›

Якута послали на Афганскую войну. Сунули в самое пекло. Он воевал героически. Его контузило. В госпитале прочел рассказ Серошевского и, контуженный, решил пересказать его своими словами. Почему? Может быть, потому, что почувствовал: это хайлах сунул его в самое пекло? И он туда пошел, поскольку привык подчиняться хайлаху. Может быть.

Жена его бросила, уехала в Детройт. Дочка осталась в России, в провинциальном городке. Открыла на пару с дочкой его друга меховой магазин. Друг зарабатывает убийствами. Другой друг — компаньон в этом славном деле. Якута они любят. Относятся чуть покровительственно. Был воин — стал дурачок. Жалко, конечно. Впрочем, не жалко. Им никого не жалко. Они — животные. И Балабанов демонстрирует эту животность с исчерпывающей убедительностью.

Надо убить дочь друга, с которой спаривался, — ни секунды не поколеблется. Воткнет нож в грудь, приволочет труп в мешке отцу, запихнет в топку и буркнет, чтоб тот не расстраивался: «Это — дочь депутата. И он — дрянь. И она — плохой человек». Даже не озаботится уничтожить улики. Свалилась с ноги туфелька, которую отец купил, — ну и хрен с ним. Не догадается. А он догадался. Надел офицерскую форму, пришел к негодяям и порешил двух хайлахов. Довели. А не надо доводить. Надо помнить, что слабые тоже могут стать сильными. И очень жестокими.

Елисеев Н. Из худа не бывает добра // «Эксперт Северо-Запад» № 45 (491).