Берлин увешан мемориальными досками. Особенно их много в моем районе Вильмерсдорф. Хотя и в других районах их, наверное, немало. По некоторым улицам идешь как по мемориальному кладбищу. Одни фамилии на досках узнаваемы, а большинство фамилий немецких писателей, художников, композиторов мне неизвестны.
Обилие досок вовсе не означает, что они почитаемы общественностью. На Курфюрстендамме доска памяти классика немецкой прозы Музиля почернела, слова с трудом можно прочитать, но я и не замечал, чтобы кто-либо останавливался и читал.
Неподалеку от меня на улице Виттельсбахштрассе на доме 5 установлена доска в память о проживании в этом доме Ремарка. Указано, что в этом доме он в 1929 году написал роман «На западном фронте без перемен», но в какой именно квартире — никто не знает.
Рядом с моим домом на Зэксишештрассе стоит современное здание, на месте которого в 20-х годах был другой дом, разрушенный войной, где в 1922 году жила семья Набоковых — доски нет.
Доска Набокову установлена на доме, где писатель жил последние годы до отъезда во Францию в 1937 году, на Несторштрассе, но и ее установили не городские власти, а хозяин ресторана-галереи, узнав, что выше этажем жил автор «Лолиты», которую он не читал, однако смотрел американский фильм.
Памятную доску Марине Цветаевой также установили не городские власти, а студенты-слависты Берлинского университета, собравшие на эту доску деньги в складчину. О том, кстати, и облик доски свидетельствует, также, как и у Набокова. Это не тяжелая, солидная мемориальная доска, а латунная тонкая дощечка, чуть побольше тех, которые вывешивают на дверях квартир с именами проживающих жильцов: «Профессор такой-то», «Зубной врач такой-то». На такие таблички напрашивается надпись не «жил» или «жила», а «живет» или «проживает».
Многое из того, что что я прочитал в книге Мины Полянской, было для меня новым, но кое-что было мне известно. Все это, известное и неизвестное мне, объединено голосом рассказчика, обращающегося к тем, кто любит Цветаеву.
Вероятно, автор относит свою книгу к жанру литературной топографии, но я бы не побоялся определить эту книгу как литературный путеводитель — нужный и полезный жанр. Тем литературоведам, для которых жанр литературного путеводителя менее уважаем, чем другие, напоминаю, что Стендаль написал «Прогулки по Риму» и «Записки туриста» — не что иное как путеводители по местам, связанным с вершинами европейской культуры. Путеводителем является и книга Виктора Шкловского о Берлине «Zoo, Письма не о любви, или Третья Элоиза», а Набоков назвал один из своих берлинских рассказов «Путеводитель по Берлину».
Книгу Мины Полянской прочел с интересом, поскольку люблю такие «экскурсии», сопровождаемые талантливым, вдохновенным голосом рассказчика.
Я не специалист по творчеству Марины Цветаевой — обыкновенный читатель, да и то не постоянный. Но если случайно или по делу попадаю на Цветаеву, читаю с сочувствием, перекликаюсь чувствами с автором. Поэтому, не являясь специалистом, согласился написать некоторое количество слов. Можно их воспринимать как предисловие, а можно — как отзыв, который пишут посетители в книгу отзывов, а также потому, что Мина Полянская попросила меня прочитать рукопись и написать свое мнение.
Пушкин никогда не отказывал своим близким друзьям, поддерживая их и защищая от нападок больше чем себя. Пушкин, разумеется, для меня — пример.
Что же касается самой Цветаевой, то я ее другом не был. Во-первых, по разности возрастов, а во-вторых, вряд ли смог бы, если бы пришлось. Впрочем, может, и смог бы. Нечто роднило. С дочерью Марины Цветаевой Ариадной Эфрон я был одно время прописан в домовой книге на Тарусской даче по причине общего бесправия быть прописанным в Москве и общей бездомности.
Как-то случился у меня разговор с дочерью некоего известного советского писателя — художницей, которая еще меня рисовала. Разговор был о том, почему Цветаева во время войны в Елабуге просилась посудомойкой в писательскую столовую. Дочь писателя раздраженно заметила, что со стороны Цветаевой это был скорее всего эпатаж.
Думаю, что устраиваясь в столовую, Цветаева рассчитывала на остатки продуктов — каши и других, которые по военным меркам щедро получали известнее писатели. Но ситуация действительно эпатажная: писатели разных сортов и калибров ели бы, а Марина Цветаева мыла бы за ними тарелки. Может быть, из тарелок в свой котелок остатки каши и прочие продукты складывала бы для своего сына. Эпатажная и страшная картина. Гордая женщина, королева!
Андрей Платонов, кстати, попал в тяжелую ситуацию: где-то в начале пятидесятых просился дворником в Литинститут. Тоже явный эпатаж. Писатели разных сортов и калибров заседали бы, а Андрей Платонов подметал бы двор, чтобы не запачкались писательские ноги. Вот и Мандельштам мог бы работать швейцаром в доме литераторов в его знаменитом ресторане — тоже эпатаж — подавать шубы и пальто их величествам, их сиятельствам или просто рядовым, но вхожим и признанным сочинителям.
Чувство униженной королевской гордости, давно зревшее в Марине Цветаевой, завершилось самоубийством. Это чувство талантливо передано Миной Полянской в ее книге «Брак мой тайный».
Я с интересом проследовал за автором по местам Марины Цветаевой в Берлине, а также по владевшим ей тогда мыслям и чувствам. Рекомендую это сделать другим читателям — тем из них, кто хочет у Цветаевой научиться верить в то, что смерть есть предвестие жизни, а жизнь есть предвестие смерти, верить в то, что похороны совпадают с крестинами.
Ак. Марина, давно уже время.
Да и труд не такой уж ахти,
Твой заброшенный прах в реквиеме
Из Елабуги перенести.
Так у Пастернака, писавшего в 1943 году по горячим следам трагедии Марины Цветаевой. Мина Полянская — одна из тех, кто своей книгой сопровождает пастернаковский реквием.
Лицом повернутая к Богу,
Ты тянешься к нему с земли,
Как в дни, когда тебе итоги
Еще на ней не подвели.
Фридрих Горенштейн
4. 12. 2000
Горенштейн Ф. Читая книгу Мины Полянской «Брак мой тайный» // Полянская М. Брак мой тайный. М.: Вече, Геликон, 2001. С. 2-5.