Актриса Раневская была щедро отмечена божественным даром быть на сцене и экране «не нам все» и при этом магнетически притягивать к своим «созданиям» зрителей всех возрастов и социальных групп. Более всего ее дар проявлялся в свободе «публичного одиночества» Ортодоксальные правила поведения мазались для нее смешны и нелепы прежде всего в той, к сожалению, немалой части, где личность оказывалась связанной в общении с себе подобными.
Еще молодой девушкой она впервые увидела в реальной жизни своего кумира — Константина Сергеевича Станиславского. Он ехал в пролетке по московскому переулку Раневская выбежала на мостовую и помчалась следом, в восторге выкрикивая:
- Мальчик! Мальчик мой дорогой!.
Константин Сергеевич, седой и значительный, оценил такое представление о своей личности. Он поднялся во весь свой огромный рост и благодарно помахал рукой эксцентричной девице, так метко определившей его подлинную сущность.
Да и мое первое знакомства с Фаиной Георгиевной состоялось в эксцентрической ситуации, которую она создала.
Произошло это в конце пятидесятых годов, в мою студенческую пору. В очередной раз в Москве случился перебой с бритвенными лезвиями, и вдруг мы с товарищем обнаружили их в маленьком магазинчике на углу улицы Горького и проезда Художественного театра. Магазин в то время называли двумя буквами «ТЖ». Прежде чем отправиться к кассе, мы замешкались у прилавка, громко радуясь везению.
- Как вы сказали? — переспросил продавщицу низкий женский голос, на который нельзя было не обернуться. — «Нева» и «Балтика»? А какие из них лучше выбривают?
Мы оглянулись Раневская! Она только что получила какую-то свою покупку и теперь заинтересовалась качеством бритвенных лезвий.
- Деточка, я вам объясню, почему это для меня так важно, - продолжала Фаина Георгиевна неторопливо, твердо зная, что ее будут слушать столько, сколько ей понадобится — Молодая кожа нежна, нельзя же ее превращать в терку! А мне эти штуки нужны как раз для молодой кожи.
Продавщица затруднилась определить преимущество «Невы» перед «Балтиной» или наоборот
- Ну в таком случае мы поступим так, — предложила Раневская — Вы сделаете мне две упаковки по десять пачек в каждой и оба вида -поровну.. Так! Превосходно.. У вас найдутся какие-нибудь красивые ленточки — надо придать подарочный вид.
Продавщица направилась за ленточками в служебные помещения. Раневская крикнула ей вслед
- Лучше синенькие!
Принесли синие ленты. Перевязали покупки.
- Благодарю вас, моя хорошая, моя умница! Как красиво работают ваши руки!..
Продавщица сверкала улыбкой и влажными глазами. Окружающие замерли со счастливыми лицами.
Тогда Фаина Георгиевна обернулась и поставила передо мной и моим товарищем по столбику, перевязанному синей шелковой лентой. Мы растерялись
- Дорогие мои чудаки, я давно не бреюсь, а вам это так нужно! Неужели вы падете так низко, что откажете даме?
Знакомство оказалось односторонним — Раневская не спросила наших имен. Спустя пять лет меня представили Фаине Георгиевне, служившей в ту пору в Московском драматическом театре имени А. С. Пушкина. В гриме и костюме бабушки из спектакля «Деревья умирают стоя», еще не остывшая от душевной затраты и бурной благодарности зрителей, она с детским интересом слушала рассказ о встрече в магазине «ТЖ», растроганно глядела на меня, словно речь шла не о ней, а о ком-то другом, чей поступок она одобряла от всего сердца.
Будь Раневская лишь мастером смеха — один этот дар выдвинул бы ее в ряд первых актеров. Смех, рождаемый ею, особый. Он исходил не из уморительных положений и трюков, а из самого характера, создаваемого актрисой. Юмор Раневской прозрачен — он виден любому ребенку даже тогда, когда она, казалось, ничего не играла — просто смотрела, оценивала, думала.
Впрочем, играла она всегда. Любой актер мог бы принять такое утверждение как обиду, но только не Раневская. Она играла не по расчету, но по любви, Так играют дети, радуясь жизни, то и дело пробуя на себе разные ситуации и человеческие проявления. Кроме того. Раневская всегда помнила завет Станиславского: «Очаровывая зрителей на сцене, не разочаровывайте их в жизни» Известно, что она могла позволить себе шуточки, которые в любых других устах тем более — женских, могли бы покоробить грубоватостью. Но у нее все выходило по-другому, личность Раневской способна облагородить даже словцо из низкого фольклора.
Однажды в Серебряном бору, в небольшом Доме творчества на окраине Москвы, прогуливаясь с замечательной вахтанговской актрисой Цецилией Львовной Мансуровой, я заметил идущую по аллее Раневскую. Она тащила за руку упирающегося молодого паренька в форменной фуражке таксиста. Тот смущенно хихикал,
Мансурова, личность ничуть не менее эксцентричная, чем Файна Георгиевна, тут же вспыхнула озорством:
- Цилюша, помоги! — загремела Раневская — Ты же видишь: мошенник вот-вот вырвется и уедет. С моими деньгами!
Она произнесла это с таким отчаянием, что я бы бросился на помощь, не удержи меня Мансурова
- Как? — удивилась она. — Мальчик отнял у тебя деньги? Такой
прелестный мальчик? Никогда не поверю! - Еще не отнял, но может это сделать, если я его отпущу! Обрати внимание, какие у него лукавые глаза!
- Но где же деньги?
- Как где? На его счетчике! И он непременно смоется с ними — я же вижу!..
Таксист глядел на нее так, что я понял отпусти она его — уедет, выключив счетчик, не взяв с нее ни копейки, счастливый тем, что удостоился встречи с легендарной актрисой. Парня затащили в столовую, где две пожилые актрисы, уже объединенными усилиями, продолжали его смущать и разыгрывать.
Взрывая быт в жизни, она не терпела бытоподобия в искусстве. Сам процесс игры, механика перевоплощений для актрисы были
священны — она получала от них удовольствие, которое всегда ощущалось зрителями. В каждом образе мы различали присутствие Раневской, ее исключительной личности. Она — из семейства Чаплина и Джульетты Мазины ее исполнительские краски чаще всего эксцентричны, но всегда подчинены любви к человеку или горечи за него, так что граница между смешным и грустным, смешным и горьким. смешным и обличительным почти не видна.
В чеховском кинорассказе «Свадьба» актриса не жалеет комических обличительных красок, разделывая образ матери невесты, что называется, «под орех», а все же ей по-человечески жаль эту дуру-мать, которая и дочь, и себя, и мужа превратила в жалкие и глупые жертвы стяжательства и ложной авторитарности. Ох, как понимала, как чувствовала Раневская каждую пружинку в причинно-следственных связях, образующих явление хамства! Как знала она натуру раба, компенсирующего само-унижение развязным оскорблением других людей!
Достаточно вспомнить случайно сохраненную на телевидении и в киноархивах сцену из фильма «Шторм» где Раневская предстает в облике Сленулянтни, изворачивающейся перед председателем укома. Виртуозно играет актриса эту роль. Ее руки, мелко щупающие воздух, чутко улавливающие малейший нюанс ситуации, южнорусский говорок, показная дурашливость — маска на мурле хищника, бессовестная уверенность в том, что все и всех можно купить и продать — пишут целое полотно эпохи разрухи и безвременья. Она восходит в горные выси обобщений, внезапно высекая в нас щемящее человеческое чувство горечи за изуродованную низменными страстишками женщину. Даже здесь Раневсная-гуманист ухитряется сказать свое слово.
Еще в первом своем фильме -«Пышка» — Раневская показала, что немногими мазками можно написать выпуклый портрет. Режиссер М. Ромм поставил перед собой задачу создать «коллективный портрет» буржуазии, но Раневская не искажая его замысла, оторвалась от общего фона и запомнилась не только как маска, но и как характер законченный, данный во всех измерениях.
Она не терпела мелочных деталей. призванных подчеркнуть «жизненность» изображаемого, и потому достигала в каждой роли самого дорогого и самого трудного в искусстве актера — типичности образа. С многими из ее персонажей мы с юности входили в жизнь и проживем до конца дней своих В нашем довоенном детстве она была чудаковатой и трогательной Идой, женой портного в фильме «Ошибка инженера Ночина», и энергичной Лелей из «Подкидыша».
Разные женщины, они объединены тем духом, той атмосферой времени, тем стилем жизни, которые были характерны для конце тридцатых — начала сороковых годов. Вспомнишь Иду. рассказывающую о сыне-полновнике, ее доверительное чтение письма от сына незнакомым людям и проникновенно материнское: «Он здоров!». - как нахлынут размышления о множестве судеб, которые неожиданно, то счастливо, то трагически, были преобразованы в первые десятилетия Советской власти В малом, в частности, Раневская умела увидеть огромное целое и донести благодарное ощущение этого целого в небольшом экранном монологе. Вспомнишь Лелю с ее размашистым хозяйским шагом, могучим зонтом, с тоской по несбывшемуся материнству с милым мужем Мулей, невольно превращенным в ребенка, и увидишь солнечный мир московских улиц и площадей предпоследнего довоенного лета. Леля Раневсной настолько сливается с ритмам Москвы, что даже в кадрах, снятых панорамой, определяешь этот ритм по энергичному волнению зонтика в ее рунах.
Тогда она еще не знала, что через тридцать с лишним лет дорога сведет ее с партнером из этого фильма, Ростиславом Пляттом, в спектакле ставшем особым в творческой судьбе обоих, в спектакле — апофеозе их артистизма и мастерства. Не знала, что зрители будут с нетерпением искать в сводных афишах московских театров название «Дальше — тишина», что станут готовиться заранее к встрече с двумя актерами, имена которых вызывают в памяти целую эпоху и что одним из этих актеров будет она — Файна Раневская.
Она начинала трудно, но везде и всегда была счастлива: в дачном театрике в подмосковной Малаховне в театрах Нерчи, Ростова-на-Дону, в Баку, Архангельске, Смоленске. Ее узнали и полюбили в ролях острохарантерных, но когда в 1936 году на сцене Центрального театра Красной Армии она создала образ Вассы Железновой — один из сложнейших горьковских характеров, всем стало ясно свершилось открытие выдающегося актерского явления, за Раневской стали пристально следить.
И она щедро удивляла неожиданностью и законченностью своих антерсних воплощений в образах доверчивой и ранимой Верди в «Лисичках» Хелмана, старой ткачихи Агриппины Семеновны в «Рассвете над Москвой» Сурова. Бабушки в прославленном ее исполнением спектакле Московского театра имени Пушнина «Деревья умирают стоя». Проникновением в трагический мир «странной» миссис Сэвидж мир мудрости и нравственной чистоты женщины, взбунтовавшейся против жестокой морали денег, Раневская надолго привлекла толпы жаждущих увидеть спектакль в Московском академическом театре имени Моссовета.
Не было случая, чтобы спектакль или фильм пострадали из-за Раневской Даже в крохотных эпизодах, например, в рольне Таперши из фильма «Александр Пархоменно». она запоминалась так, что ее изображали, пародировали на улицах взрослые и дети. Но, увы. Раневская порой страдала из-за плохих фильмов. Неудача картины вызывала в ней чувство стыда, которое сохранялось на протяжении всей ее жизни (То обстоятельство, что сама она создала в фильме актерский шедевр, нисколько не утешало). Ради одного этого был смысл навсегда положить в архив такую, например, ленту, нам «Сегодня — новый аттракцион», где Фаина Георгиевна сыграла роль директора цирка.
— Я по ночам просыпаюсь от кошмара, вижу, как наши внуки смотрят это!
Далее следовало словцо, получившее раздолье в литературе и искусстве последних лет, но я позволю себе опустить его..
А вот Роза Скороход в роммовском фильме «Мечта» стоит того, чтобы остаться в истории кинематографа, как, впрочем, и весь фильм с превосходной режиссурой и достойными ее интерсными работами А. Войцик, М. Бопдумана, Р. Плятта, Е. Кузьминой. В Соловьева. М. Астангова. В созвездии актеров первой величины Михаил Ромм создал фильм, на несколько лет определивший явление неореализма в кино, рожденное затем на итальянской почве. Жаль, что сами первопроходцы неореализма нашли родственные черты в «Мечте», но в нашей печати скромно молчат об этом. Роза Скороход — хозяика доходного дома с жильцами, отверженными мира сего, узурпировала власть и над их душами, обыскивала их личную жизнь, деспотически держала в руках своего сына. И за все это была наказана одиночеством, которое Раневская доводит до трагического потрясения, несмотря на скупую, крайне сдержанную палитру красок. Ее ненавидишь с такой же пронзительностью, как и сострадаешь ей.
В послевоенных фильмах Фаина Георгиевна, вновь в партнерстве с Р.Я. Пляттом, сыграла незабываемую Маргариту Львовну — наивную полуинтеллигентную приживалку ученой дамы («Весна»), а затем жену американского генерала — эдакую марк-твеновскую «тетю-лошадь» с вечной улыбкой красиво вставленных зубов («Встреча на Эльбе»), и фрау Вурст — живое олицетворение пивной кружки и мещанского цинизма («У них есть Родина»). И доказала в высшей степени предметно, что нет маленьких ролей для большого актера.
. . Жизнь шла к закату. Она играла старую Люси Купер в спектакле «Дальше — тишина», наслаждаясь встречей с любимым партнером и благодарными зрителями. Болели ноги, но на сцене она забывала о боли. Зрители всех возрастов с сочувственной грустью и вместе с тем с гордостью за достоинство человека, с восхищением перед нравственной высотой материнского всепрощения следили за судьбой старой Люси, отринутой детьми; за двумя стариками, которые стали нежеланными на этом свете из-за меркантильности и эгоистичности собственных детей. В зале театра имени Моссовета побывали не только люди, верные сыновней любви и долгу перед стариками-родителями. Но в финале спектакля благодарное потрясение объединяло всех. Два старых актера одерживали триумфальную победу над позорным равнодушием тех, кто требует от родителей «уступить место». Была в этом спектакле трагедия, но было и большее — поэма о любви, о прекрасном человеческом содружестве и верности супругов.
Роль Люси Купер стала последней выдающейся работой актрисы, хотя она успела еще выйти на сцену в спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше»...
Всякий раз при встрече с искусством Раневской мы дивились ее художественной храбрости, умению перевоплощаться столь полно и совершенно. Дивились остроте и неожиданности ее красой. И глубинности ее потрясений. И доброте ее взгляда на мир и человека. И всякий раз чуть больше уважали себя и ближнего, думая о том, как прав Юрий Слеша, утверждая, что каждый человек — целая планета.
К 80-летнему юбилею Фаины Георгиевны не осталось, кажется, ни одной газеты или журнала, которые бы не написали о ней. Позвонили и мне из «Советской России», умоляя в короткие сроки написать эссе о Раневской. Через два часа я отправил рукопись в редакцию. Она называлась «Юмор -доверчивый и ранимый»
Через два дня редакцию переполошил телефонный звонок Раневская в резкой форме требовала выдать ей адрес «товарища Кравцова». На предложение записать номер моего телефона ответила странно
- Телефон я и без вас знаю!
Адрес выдали, предупредив меня, что Раневская неистовствует.
Еще через несколько дней я получил от Фаины Георгиевны письмо, которое стоит того, чтобы его привести полностью: «Дорогой мой! Я потрясена, я плачу. У меня такое чувство, что Вы знаете меня сто лет. Читаю и перечитываю написанное Вами обо мне и сгораю от стыда, что я такая ленивая и невезучая, так мало, преступно мало сделала в театре и в кино.. Благодарю Вас, тысячу раз благодарю! Целую и кланяюсь. Ваша Ф. Раневская»
Я тоже не сдержал слез, читая эти строки, размашистые, непричесанные, одним духом сочиненные так же как одним духом написано эссе о ней.
При встрече спросил ее
- Зачем набросились на бедную редакцию?
- Наверно, со страху. Я их боюсь. — ответила она.
- А зачем называли меня «товарищем Кравцовым»?
- Чтобы нас не заподозрили в кумовстве. Пусть думают, что мы не так уж хорошо знакомы.
У нее была удивительная особенность после широкой улыбки с живыми искрами в глазах лицо обволакивалось доброй грустью - она внимательно, просительно глядела на собеседника, словно чего-то ждала от него.
В тот день мы с ней говорили о Юрии Александровиче Завадском которого уже не было среди живых. К стыду моему, память не сохранила, что именно рассказывала Раневская. Наверно, потому что глядя на нее неотрывно, вспоминал забавные отношения двух этих незаурядных натур.
Дома у Юрия Александровича, на улице Станиславского, мы с ним ожидали машину которая должна была доставить его в театр Машина задерживалась. Завадский в недоумении позвонил администрации Оттуда ответили что машина ушла за Раневской, должна давно вернуться и тут же придет за главным режиссером. Завадский с суровым выражением лица набрал номер телефона и. услышав в трубке ответ, тотчас преобразился — он был истинным кавалером и с дамами разговаривал, убирая металл из голоса
- Фаина, счастлив тебя слышать, но почему ты до сих пор дома? Разве тебе не сказали, что я ожидаю машину? Да уж, пожалуйста, поторопись, моя дорогая.
Перед третьим заходом на телефонный звонок он дрожал от негодования — палец срывался с наборного диска. Но говорил тем же бархатным тоном
- Фаина, ты меня мучаешь! За что? И водителя мучаешь. Ведь это не твоя и не моя — это казенная машина, служебная..
И вдруг замер с трубной в руке. Надолго замер Сначала в недоумении. затем в каком-то смешанном состоянии гнева и восторга. Повесив трубку, захохотал
- Ужасная баба! Во всех подробностях изложила, с какой именно детали туалета начала одеваться и на какой стадии одевания находится сейчас. Очень подробно. С названием материала каждой вещи!..
Мы не дождались машины, пошли пешком к площади Маяковского. Юрий Александрович шел молодо, широко и весь путь улыбался
После одного из спектаклей «Странная миссис Сэвидж» мы зашли к ней за кулисы вместе с известным киноактером, прославленным еще в 2О-е годы, во времена «великого немого», Федором Михайловичем Никитиным.
- Фаина я любил тебя в каждой роли, — сказал он потрясенно. — Но здесь ты превзошла все ожидания!
- И я тебя люблю во всех твоих ролях, — ответила она — Федя, давай я тебя представлю!
Она вытащила его в коридор и стала представлять актерам, костюмерам гримерам — всем, кто там случился:
- Вот, познакомьтесь! С этим человеком мы состоим в любовниках почти пол века и нимало не надоели друг другу!.
Потом успокоилась, положила ему руки на грудь, тихо, проникновенно, чуть дрожащим голосом сказала
- Федя, ты — интеллигентен во всем. Живи долго! А то ведь в нашей халтуре все скоро забудут что такое русский интеллигент!
И на этот раз она не играла -она растворялась в молчаливом общении с духовно красивым и талантливым человеком, которого после фильма «Катька — бумажный ранет» назвали на Западе «Мышкиным двадцатых годов» В той женщине жила ностальгия по интеллигентности, которую к тому времени сумели сохранить уже не многие могикане.
Кравцов А. Между грустным и смешным// Смена. - 1996. - № 10. - с. 106-113.