Он много помогал другим. Но делал это так скромно и ненавязчиво, что о его добрых делах не сложилось пышных легенд; он много помогал другим, но так и не собрался помочь себе самому. В его более чем спартанской квартире мыслям, речам, горячим спорам об искусстве было тесно, а вещам — просторно. Он всегда радовался жизни и искусству, был оптимистичным, радостным, добрым и открытым, а потому всем понятным и близким. Только один человек существовал на свете, к которому он был беспощаден: это актер Меркурьев.
Я совсем не хочу, чтобы Василий Васильевич предстал этаким «хрестоматийным добряком»: иногда и у него были с кем-то принципиальные разногласия. Но если он, разобравшись объективно, приходил к выводу, что его мнение было ошибочным, он мог встать на партийном собрании и сказать: «Я был неправ». «...»
Неспособный на предательство, измену, подлость, он был верным своей работе, своему долгу, своей любви... У него и любовь была такая же необыкновенная, талантливая, как все, с чем он был связан. Чтобы так любить, тоже надо иметь дар божий. Нас всех, его товарищей, изумляли и восхищали взаимоотношения Василия Васильевича и его жены Ирины Всеволодовны Мейерхольд.
Сложность личности Меркурьева, то самое внутреннее одиночество гения, о котором мне так хотелось рассказать в этих строках, полная житейская беспомощность и ранимость — все это едва ли помогало ему быть мужем «благополучным», в мещанском смысле слова. Но Ирина Всеволодовна тоже была человеком талантливым и своеобразным, со сложной судьбой. И у них было единое нераздельное общее: театр.
Карелина Г. Художник подлинный, неисчерпаемый // Огонек. 1982. № 21.