Вполне возможно, что один момент в этой книге покажется удивительным: в ней отсутствуют воспоминания Исаака Иосифовича об Окуджаве, о его многолетнем соавторе, друге, брате. Шварц и Окуджава – это был союз, в котором совпало абсолютно все. Они слышали одну и ту же музыку, только один записывал ее нотами, а другой – буквами.

Они называли себя братьями. Вся наша совместная работа со Шварцем, а вернее, моя учеба, была буквально пронизана разговорами об Окуджаве, приводились в пример его стихи, его методы работы.

Даже на концерте в Театральном музее Шварц говорил о том, что мечтает сделать из меня «Окуджаву в юбке». Знал о моей нежной привязанности к песням и поэтическому творчеству Булата Шалвовича. Перед тем как в Берлине должен был состояться его концерт, на котором я, конечно, собиралась присутствовать, Исаак Иосифович позвонил мне и сказал: «Я предупредил Булата, что ты к нему зайдешь, иди обязательно, он тебя будет ждать!» Я не пошла.

Окуджава выглядел таким слабым и уставшим, таким отрешенным, что я подумала: «Это не нужно ни ему, ни мне». Ему прелестно подыгрывал на рояле сын. В первом ряду сидела жена и иногда подсказывала слова. Поразительно, но театр, в котором выступал Окуджава, был переполнен два дня подряд, причем немцев было столько же, сколько и русских, если не больше. Молодая женщина-переводчица, русская, но изумительно владеющая двумя языками, читала немецкие переводы перед каждой песней, и это было блестяще. Немецкий язык вообще очень сложен для стихотворного размера в нашем понимании, но здесь сошлось все – и ритм, и поэзия. Помню тот день, когда я узнала о том, что Окуджавы не стало. Я немедленно позвонила в Сиверскую.

Мне вдруг стало страшно за Шварца. Каким-то непостижимым образом я тоже была связана с Булатом Шалвовичем, хоть мы и не были знакомы. Наверное, потому, что столько шварцевских эмоций, столько его братских чувств и любви по отношению к Булату прошло через меня. Через некоторое время я попыталась затронуть эту тему, за- дать пару вопросов, но Шварц категорически отказался отвечать. Вскоре я приехала к нему, и он объяснил свою позицию, кото- рая была, конечно же, единственно правильной: «Вокруг Булата было много людей. Они сейчас будут о нем писать все, что знают и не знают. Конечно, его очень любили. Но это немножко другая любовь. Я в этом отказываюсь принимать участие. Мне слишком дорога память о нем. Ты думаешь, мне не звонят постоянно и не просят рассказать что-нибудь? А мне просто очень больно. Ты-то можешь меня понять?»

Как раз при мне позвонил ему некий молодой человек из Клуба друзей Булата, или что-то в этом роде. И приехал в Сиверскую. Мы втроем гуляли по улице, молодой человек задавал вопросы, держа в руке микрофон, но с ним было как раз довольно просто разговаривать – он слушал в основном себя. И вопросы были та- кие, что ответы в них уже как бы содержались. Поэтому не знаю, зачем ему нужен был Шварц. Ощущение от этого интервью – будто из тебя потихоньку, просто наблюдая за процессом, вытягивают, как нитку, нерв. Конечно, он много рассказывал мне в свое время. Это не были специальные «рассказы об Окуджаве», просто он незримо присутствовал и во время наших уроков, и привлекался в качестве примера в какой-либо жизненной, вернее – человеческой ситуации. Потом Шварц скажет одному корреспонденту: «Вот у меня есть рука. Ее отняли. Ее уже нет, а она все равно болит. Так и с Булатом».

У Шварца были свои претензии к Булату, очень человеческие. Он считал, что тот бесконечными гастролями «разменивает» себя, не дает себе сосредоточиться, и никто из близких не остановит его вовремя, не поможет ему самому остановиться. Вернее, это были даже не претензии, а бесконечное сожаление. Он просто горевал по этому поводу. Но акцентировать эти болевые для Шварца моменты, специально писать об этом, назидательно сожалеть — это слишком мелко. Конечно, он этого не скрывал. Не так давно я про- читала его статью об Окуджаве в книге «Встречи в зале ожидания» (Воспоминания о Булате).

В ней он обнародовал эти свои претензии, даже не к Булату, а к его супруге. Но этим все равно никого уже не вернуть Ничего нового для себя я в статье Шварца не открыла. И об- радовалась. Есть вещи, о которых не нужно говорить вслух.

«Ты-то можешь меня понять?»

Могу.

На шестидесятилетие Шварца Булат Шалвович написал ему стихи-посвящение. Предупредил, что специально пишет о скрипа- че, чтобы не подумали, что он подхалимничает... Позднее сочинил музыку и часто исполнял эту песню в концертах. Ситуация странная – надо бы сейчас писать об Окуджаве, а я хочу, чтобы Окуджава сказал о Шварце. Наверное, потому, что, если бы Шварц умел писать стихи, он написал бы о своем друге то же самое.

Завадовская О. З 64 Беседы с Исааком Шварцем. 1994–2005. — М.: Прогресс-Традиция, 2013. — 280 с., ил.