<…>  

- Вы ощущали, что рядом был гениальный человек?

- Конечно. Если бы даже я не ощущал, что Параджанов гениален, то вокруг было столько криков по этому поводу, что хочешь не хочешь пришлось бы признать. Хотя я и без того все прекрасно понимал.

В детстве мы с соседскими детьми играли в Параджанова. Как правило, роль Сергея Параджанова доставалась мне. Мы разыгрывали сюжеты из его жизни, и когда я появлялся, то все в один голос кричали: «Параджанов гений! Параджанов гений!» Разумеется, о Сергее.

В 1967-1968 годах Параджанов снимал «Цвет граната». И все вещи, весь реквизит фильма, вплоть до купола, который разбивается о стену храма, - все это было у нас дома: баран, нитки, книги, посуда.

Помню, как при мне читали сцена­рий «Саят Нова». Я слушал внимательно эти новеллы и утром на веранде нашего тбилисского дома на горе Святого Дави­ла, где с балкона виден Казбек, разыгры­вал эти сцены сам с собой. Самый величайший режиссер, которого я видел когда-либо в жизни, это была моя бабушка Сиран Давидовна, мама Сергея и моей мамы. Это абсолютно мистическая ста­руха, она была гениальным церемоний­мейстером. Бабушка была главным режиссером моего лицедейства. Меня потрясла фраза из сценария: «Саят Нова закрыл глаза и ударился о гроб...». Разыгрывал я это следующим образом: гроба в доме не было, но я натягивал на дверь туалета черную ткани это был как бы гроб, а бабушка с другой стороны открывала дверь, и я ударялся о нее голо­вой. Получалось - Саят Нона закрыл глаза и ударился о гроб.

Из писем Сергея Параджанова:

«Гарик, мама пишет, что ты хочешь быть режиссером. Делай как ты хочешь. Но этого трудно добиться. Надо развивать вкус, талант, тренировать тело, речь, слух, руку, глаз. Где и кто может тебе помочь? Главного академика – твоей бабушки – нет в живых.

Ты спрашиваешь пишу я что-то или нет. Я думаю очень много, но не записываю, так как зато, что я пишу, могут добавить срок. Лучше выйти, а потом записать. Склероза нет.

- Скажите, а Параджанов был режиссером только на съемочной площадке?

- Параджанов был всегда режиссером. Даже когда кушал. У него не было границ, он творил 24 часа. Вставал рано утром и начинал работать - целый день клеил коллажи, рисовал. Что бы он ни делал – стирал, мыл посулу, - все равно эго была режиссура. За всем стоял театр, в котором режиссером и актером был сам Параджанов.

…Когда умер мой папа, а эго было в московской клинике, его привезли в Тбилиссии в цин­ковом гробу, Параджанов в то время только вышел из тюрьмы, он еще не работал. Папа лежал в гробу, а Сергей ходил вокруг него, сетуя: «Жора очень худой. Нельзя. Неприлично. Завтра будет панихида, а Жора так плохо выглядит». Господи, прости меня, но это было так. А у нас недалеко от дома была мусорная свалка, и кто-то выбросил туда ветхий диван. Параджанов выпо­трошил этот диван, набрал поролона и стал запихивать его под выходной костюм моего отца, чтобы тот «лучше выглядел». Потом загримировал его. И на панихиде веем гово­рил: «Посмотрите, Жора похож на Фердинанда». А мою маму заставил на пани­хиде сесть на подушку из персидского ковра, надел на нее шубу, на голову положил малень­кую черную подушечку, а сверху фанат. И категори­чески запретил ей двигаться.

Сегодня мы к этому относимся с какой-то снисходительной иронией, как к чудачеству, но все же это был великий театр.

Знаете, я счастливый человек. Я благо­дарен судьбе за то, что она мне подарила таких как моя бабушка, дед, дядя. Я прошел у них великую школу. И Параджанов тоже видел все это с дет­ства. В 1938 году его заставляли глотать бриллианты. Чекисты стучали в дверь, и тем временем дети должны были глотать бриллианты. Но мама не могла это­го делать, она их выплевывала, а Сергей глотал каждый раз, когда чекисты при­бегали. У нас в доме было два вентиля­тора и чекисты говорили: «Вот спеку­лянты, два вентилятора у них. В доме должен быть один вентилятор». На это бабушка отвечала: «Слушай, начальник, я полная женщина, и мне один вентиля­тор не помогает, а так — один ставлю сзади, другой спереди, и мне прохлад­но». Но это всего лишь маленькая часть того, что можно рассказать о моей бабушке. На этих вещах строится био­графия и судьба, на этих вещах строит­ся режиссура. Параджанов как-то мне сказал, что режиссером можно стать только в том случае, если у тебя было детство.

У нас был великий дом. Именно дом во многом сделал Параджанова. Бабуш­ка чего стоила! А дедушка!

В тбилисском театре имени Грибоедова был художник-декора­тор Ванечка. И однаж­ды Иосиф Параджа­нов, дедушка, рас­сорившись с бабушкой (дедушка был оскор­блен тем, что моя мама, имея три высших обра­зования, вышла замуж за полуграмотного парикмахера), сделал своей любовницей массажистку Шуру. Дедушка перешел жить во флигель, где раньше жил его денщик. И сказал: «Я здесь у себя сделаю «тре­тьяковскую галерею». Он

Пригласил этого Ванечку, брал библейские сюжеты из альбома и просил его нарисовать так, чтобы обязательно кто-то из библейских старцев был похож на него. Ванечка написал огромные картины, которые были посажены в золотые рамы, и дедушка расставлял их вдоль стен. Потом он приглашал хористку из оперного театра и застав­ил ее петь. И в это время Шура делала ему массаж. Представляете? И таких историй можно рассказать миллион. Ну скажите, как, находясь в такой семье Параджанов мог не стать режиссером?

- У Сергея Параджанова ведь совсем немного снятых фильмов, он вообще обращал внимание на количество?

- Количеством своих фильмов он никогда не был озабочен. Ему не давали снимать, закрывали одну за другой кар­тины. У Параджанова снято девять фильмов. Несколько лет тюрьмы. И недоверие. И запреты. Для него было самой большой трагедией то, что он не работал 15 лет. Но он никогда не искал виноватых, он считал, что время все поставит на свои места. Хотя ему было очень обидно.

Я присутствовал при замечательном разговоре Параджанова и Тарковского. Это было, когда Параджанов жил в Кие­ве, и в тот день он познакомился с Тарковским. Андрей Арсеньевич пришел к нему в гости.

- В каком году это было?

- Точно год я сейчас назвать не могу, но тогда Тарковский собирался снимать «Зеркало». Наверное 1973-й или 1972 год, потому что н 1974-м Параджанова посадили. Тогда Тарков­ский читал Параджанову главы из сце­нария «Зеркала», а Параджанов - главы из своей «Исповеди». В какой-то момент Параджанов стал ходить из одной ком­наты в другую, а Андрей тем временем читает. «Мама моет волосы в дождевой воде...». Я вижу, что Параджанов начал нервничать. И вдруг он появляется из соседней комнаты и лукаво спрашивает «Андрей скажи, пожалуйста, а какого цвета стала вода в тазу после того, как мама вымыла волосы?». Тарковский опе­шил. Параджанов сказал: «Если ты дела­ешь кино такого уровня, то вода должна измениться».

Из писем Сергея Параджанова:

«Гарик, ты просишь рассказать меня о Тарковская. Тарковский мой друг. Он был у нас в гостях, ну ты помнишь. Ког­да мама испекла торт клубничный. Я считаю, что он гений. Он считает, что я гений. Но я считаю, что я в говне. Мне кажется, я умираю. Хватит ли сил?»ю

- Я был свидетелем еще одной исто­рии между Тарковским и Параджано­вым. Это было в Тбилиси, когда Тарков­ский приехал на десять дней с ретроспективой своих фильмов. Он был с женой Ларисой Павловной и с малень­ким сыном Андрюшей. А у нас в доме было два одинаковых туалетных набо­ра, флаконы разной формы, - один розового цвета, а второй изумрудного. Совершенно одинаковые, очень старин­ные наборы. Параджанов и Тарковский соревновались: кто выстроит из этих флаконов наиболее интересную композицию. Они называли это «проверкой генов». Творческих.

Из писем Сергея Параджанова:

«Я часто пухну от голода. Лиля Брик прислала мне колбасу салями и конфе­ты французские. Все съели начальник зоны и начальник режима. Как это смешно. Мне прислали французскую колбасу салями в зону. А я мечтаю о 50 граммах в день маргарина «Дружба». Я нюхал обертку из-под конфет.

Работаю уборщиком цеха. Недавно кто-то специально залил водой цех. Всю ночь, стоя в ледяной воде, ведрами выгребал воду. Харкаю кровью. Неужели это мой конец? Береги жизнь, родителей и честь Не делай глупостей. Все наказуемо. Целую тебя и жду письма. Я скучаю по свободе. Тюрьма - это страшно. Пиши мне подробно, письма я все получаю. Не стесняйся ошибок».

- А за что посадили Параджанова?

- Официально как бы за гомосексу­ализм. А вообще — за то, что он был талантливым человеком и не снимал фильмы про сталеваров и председате­лей колхозов. Власть не могла терпеть такого человека, он всех раздражал, он дразнил людей своим творчеством. Особенно начальников. Он был невыносимым, потому что был свободным. А именно это и больше всего раздражало. Чтобы избежать тюрьмы, он должен был снять фильм про Павла Корчагина, например.

Из писем Сергея Параджанова:

«В лагере 1500 человек, у всех не менее трех судимостей. Меня бросили к ним сознательно, чтобы они меня уни­чтожили. Блатного языка я не знаю, не пью чифир, наколок нет. Они меня презирали, думали что я – «подсадная утка», изучаю жизнь зоны, чтобы снять фильм. На слава богу, поверили.

- Сергею Параджанову пришлось многое пережить, и иногда ему каза­лось. что конец уже вот-вот наступит, а боялся ли он смерти?

- Вы посмотрите «Цвет граната». Там воспевается смерть. Но Параджанов безумно любил жизнь. Он однажды, будучи уже больным - у него был рак. - сказал мне: «Ты знаешь, я ни о чем не жалею в этой жизни, у меня было все». Знаете, что он когда-то советовал Тар­ковскому? Буквально следующее: «Андрей, тебе нужно посидеть в тюрьме. Хотя бы год. Чтобы многое понять по-настоящему.

Из писем Сергея Параджанова:

«Гарик, дорогой недавно приезжали Виктор и Амиран. К сожалению, не дали свидания. Очень переживал. Даже в знак протеста объявил голодовку. Но, к сожалению, она длилась всего восемнад­цать часов.

Все идут на стройки народного хозяйства, но я сижу. Впечатление, что я ничего не заслуживаю. Старею, сла­бею и нервы... Хочу кушать и спать. Это первые признаки глубокой старо­сти. Но вообще, пока жив. Ты не пишешь, как поживает мой хлам в моей комнате, кто приходил, что пропало. Как здоровье твоей мамы? Сейчас самое главное - твоя поездка в Москву и уче­ба. Как-то я восстал против твоего деда и бабушки и уехал в Москву. Тогда было другое время - после войны. Я - хорошенький кудрявенький мальчик - приехал в Москву, пел, танцевал, воро­вал, плакал и торговал. И меня приняли. ...Дело в том, что я считаю, что тебе надо ехать не в Москву, а в Ереван. По следующим причинам - ты племянник Параджанова. В Москве - испуг. В Ереване тебе, может быть помогут мои друзья и ты поступишь на режиссер­ский факультет. В Москве паломниче­ство кинопижонов, и ты можешь не пройти так как у них блат и бездарность.

Вот что случилось со мной, почему я приехал на Украину. В Москве скажут:

«Да, талантливый мальчик, но провин­циал. Лучше примем не Гарика, а сына Ивана Васильевича. Он не так талант­лив, но зато его прадед бил революционер одиночка».

Осталось не так много дней - 540. Может быть я успею к твоим экзаме­нам. Постарайся не сидеть в салоне тети Розы, а ходить по музеям».

<…>

 Кстати, чтобы Параджанова тот раз отгостили прямо из зала суда, очень сильно помог Шеварднадзе. Он был тогда первым секретарем ЦК Грузии. И Шеварднадзе взял ответственность за Параджанова на себя. Шеварднадзе вообще очень симпатизировал людям искусства.

Параджанов говорил моей маме: «Что же ему привезти из тюрьмы, чтобы он понял, что такое советская тюрьма?» и он мне привез спичечный коробок, полный вшей. Чтобы я понял, что такое тюрьма.

Из писем Сергея Параджанова:

«Аня, меня перевезли в другой лагерь, в Ворошиловградскую область город Перевальск, управление лагерей 314-15. 12-й отряд, Параджанову. Тяжело очень. Голод...

Сбереги Гарика. Это очень тяжелое время. Фреску на стене не трогай. Она мне очень дорога».

 

араджанов Г.: «У нас был великий дом...». Инт. О. Луньковой. // Огонек. 1997. № 27