Когда в фильме Н. Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино» (1976) на экране появился несуразный старичок в помятом светлом костюме и летней панаме, который большую часть экранного времени спал, сидя в кресле, а просыпаясь, невпопад говорил глупости, — вряд ли в этой роли зрители узнали Павла Кадочникова. Слишком уж разительно непохож был этот персонаж на его давних — обаятельных и мужественных — киногероев, ни на его прежних «стариков» — деятельного, энергичного Дедушкина или созерцательно-мудрого Берендея. Своей глубокой душевной спячкой образ Ивана Ивановича Трилецкого показался поначалу даже самому актеру внутренне настолько чуждым и неинтересным. ‹…›

Вероятно, актеру действительно потребовалось преодолеть какой-то внутренний психологический барьер, чтобы переключиться с привычного амплуа целеустремленного, волевого, активного киногероя на такого вот ничтожного «маленького старичка с розовыми щечками» Не случайно, говоря ‹…› о своем творческом самочувствии в связи с этим, он шутливо-торжественно сказал, что «поднялся, именно поднялся!» над собой. ‹…›

При всей статичности пребывания его персонажа в кадре и кажущейся на первый взгляд необязательности в сюжете фильма он является не просто дополнительным цветовым пятном в пестром портретном коллаже, но и своеобразным камертоном бездуховности, бессодержательности воссозданной на экране жизни. В одном из интервью Н. Михалков определил свой фильм как «притчу об утраченном времени». Так вот, без фигуры Ивана Ивановича Трилецкого — в некотором роде завершающего звена в цепи бессмысленно проживаемых жизней — притча эта не получила бы своей смысловой законченности, логической завершенности. И фильм, несомненно, утратил бы нечто существенное в художественной цельности. ‹…›

Несмотря на то, что Трилецкий, присутствуя, отсутствует в этом обществе, ‹…› пребывая в состоянии патологической спячки, оно необходимо ему как выход «в свет», где, изредка просыпаясь, он детски-простодушно изрекает, как великие истины, глупости, вроде того, что «землетрясения происходят от испарений воды» или «сон есть дивное таинство природы». ‹…›

Его не волнуют никакие там высокие материи, никто и ничто не раздражает и не мучает, потому что ко всему и ко всем он одинаково безразличен. «Вот папенька спит, никого не слышит, и оттого всех любит», — с издевкой говорит Платонов.

С актерской точки зрения, роль опять же невыигрышная, статичная, и Кадочникову, кажется, почти нечего делать в фильме, кроме как сидеть в кресле. У него лишь один «игральный» эпизод, в котором его персонажу дается исчерпывающая словесно-визуальная характеристика… проснувшись от приветственного ружейного выстрела в честь прибывших — дочери Саши с Платоновым — полковник оживляется, даже покидает кресло. И, меряя веранду старческой походкой, нетвердой к тому же от выпитой с утра «мадерки», Иван Иванович, молодцевато хорохорясь, начинает нести несусветный вздор вперемежку с пошлыми казарменными комплиментами в адрес Войницкой. ‹…›

Ничтожество, глупость Трилецкого Кадочников не «изобличает», не «клеймит». В соответствии со стилистикой фильма — элегантным и ироничным «ретро» — он дезавуирует своего полковника мягко, изящно, ласково-уничижительно… ‹…›

‹…› …каскадный выход бодро-лучезарного в своей глупости и пошлости персонажа, пребывающего на протяжении всего фильма в состоянии ничем не замутненной душевной эйфории, подан актером с обаятельной иронией, в мягкой эксцентрической манере. ‹…›

«Это раньше меня волновало, как я выгляжу на экране, ‹…› — признавался П. Кадочников. Если раньше мне было интересно играть роль, то сейчас хочется жить в атмосфере действия, думать, чувствовать так, как тот человек, которого я играю».

Именно так, «живя в атмосфере действия», воплощал он образ своего Трилецкого, на малом метраже добившись максимальной художественной выразительности и правдивости характера-типа.

Павлова М. Павел Кадочников. М.: Искусство, 1991.