Мягким человеком Фридриха Горенштейна, судя по всему, не назовешь. Когда я пришла к нему в гости, он был особенно неприветлив, потому что недавно у него умер кот. Живет Фридрих в мрачном районе Берлина, где раньше располагались учреждения СС. В одном из этих зданий работал незабвенный Штирлиц.
Беседа мне показалась неудачной — чуть не каждый вопрос хозяин воспринимал в штыки, слишком уж часто гостье хотелось возражать хозяину. Наконец, когда мы оба выдохлись, Горенштейн принес альбом-календарь на 2000 год. Он оказался рисованным от руки: художница Ольга Юргенс сделала имитацию семейного альбома с фотографиями и подарила Фридриху на Новый год. «Детство, которого не было». Этот подарок показался мне актом великого сострадания и понимания, граничащего с жестокостью. Я знала, что отца писателя, сидящего передо мной, расстреляли в 37-м, что мать с ребенком скрывалась несколько лет от сталинских ищеек, работая в провинции по подложным документам, а потом, спасая сына уже от наступавших немцев, замерзла насмерть в теплушке, и с 9 лет домом Горенштейна был детский дом. Но когда я увидела эти «фотографии» — мальчик с мамой и папой за праздничным столом, перед тортом со свечками, мальчик у нарядной елки с подарками, мальчик с папой на рыбалке, на катке, мама читает ему книжку, мама и папа идут с ним на демонстрацию... — тут уже все во мне перевернулось и только что услышанные слова приобрели не то чтобы другую окраску, но некоторое объяснение. Я хотя бы перестала удивляться, что писатель, сидящий на диване в камуфляжной футболке и широченных подтяжках, ведет себя так, словно кругом враги...
— Фридрих, почему вы решили уехать из России?
— Многие думают, что из-за известного скандала с «Метрополем», но на самом деле к этому времени у меня на руках уже были все документы.
Я уехал из-за общей обстановки, мне не давали жить два врага — правительство и либеральная интеллигенция. Я сам давно догадался, а теперь стало окончательно ясно, что это была одна компания. В России меня и сейчас не издают, не рецензируют, будто меня нет. Нет — и не надо. Я издаюсь в маленьком издательстве «Слово» в Нью-Йорке, книги хорошо продаются. Думаю, что и в России продавались бы. Хоть Евгений Попов и сказал мне, что раз не издают, значит, нет потребности. Моя пьеса «Петр I» идёт в двух консервативных театрах — в «Александринке» в Петербурге и в Малом в Москве, остальные пьесы не идут нигде.
Шестидесятники — милые люди, но они сами организуют свой успех. Отнять у меня книги они не смогли, а время и силы — да. Они милые люди, но им надо, чтобы они всегда были первые, а ты за ними. Помню, один итальянец, ассистент Антониони, мне сказал: в кино побеждает не тот, кто лучше, а тот, кто первый приходит. Шестидесятники привыкли все валить на советскую власть, а разве она на них не распространяется? Разве не при ней они сделали карьеру?
— Но ведь и вы тоже — при ней?
— Да, 8 книг по-французски, 10 по-немецки, да и еще Максимов в «Континенте» меня любил. А на русском не издавали.
— В одной из ваших книг есть рассуждение об интеллигенции: что она любит находиться в положении человека, стоящего на табуретке с петлей на шее. Вы и сейчас так думаете?
— Это только одна сторона дела. Главное то, что интеллигенция у нас партийная. Еще в 1981 году я написал заметку «Чехов и мыслящий пролетариат» — она во многом проецируется на наше время. Эта футлярность, о которой писал Чехов, она и сейчас есть. Приходят разные люди, а говорят одно и то же, меня это глубоко возмущает. Их идеи — это обратная сторона государственных дел. Все мыслят хором. Сферы влияния разделены между коммунистами и демократами, и все. В этом главная беда, Россия от этого задыхается. Правозащитное мышление тоже отталкивается от тоталитаризма.
— Но есть же исключения — Сергей Адамович Ковалев, например.
— Да, думаю, он честнее других...
Не надо идеализировать все западное, это главная беда последних лет. Запад тоже ведет себя ужасно — включил в свой круг Латвию, празднующую дни СС. Они выступают сами против себя, как в 30-е годы, но напиши об этом — никто не опубликует. Массовая многомиллионная интеллигенция ужасна везде — и здесь тоже. Однако отдельные люди есть. Здесь тоже было движение против бомбардировок НАТО, только ему не дали слова. Однако с Запада надо брать пример — здесь существует взаимоконтроль ветвей власти, это главное: демократия — это и ее хороший контроль.
— Вы профессиональный киносценарист, расскажите немного о вашей работе в кинематографе.
— Это отраженный свет, да, но не авторитет. С Тарковским делали «Солярис», работалось неплохо. Я его знал с 1963-го, ношения у нас были тесные, и ссорились, и не разговаривали подолгу. Если бы он не умер, мы должны были делать «Гамлета».
Я работал с разными режиссерами, делал с Михалковым «Рабу любви», намучился с Михалковым-Кончаловским — не могу работать с режиссером, который мне сопротивляется. Михалков-Кончаловский сделал много плохих фильмов, но, между прочим, его фильм про Сталина — «Ближний круг» — замечательный, оставшийся недооцененным. Так вот, с Тарковским было неплохо. В «Солярисе» он все сделал, как я хотел. Там есть изумительный эпизод: Дон-Кихот в читальном зале — такая появляется библейская духовность. И вообще у Тарковского много неудач, но это неудачи Тарковского (так же как неудачи Феллини — это неудачи Феллини).
— Каким вам видится будущее России?
— Я вижу, что мир не может держаться на хорошем и на плохом, он должен держаться на равновесии. Россия должна быть сильным свободным государством в союзе с Белоруссией и Украиной — в противовес НАТО. Сейчас в разбалансированном мире остался один Рим, одна сверхдержава.
— А что же, должно быть два Рима? Разве мы не знаем уже, как мрачно выглядит такое противостояние?
— Нужен устойчивый, сбалансированный мир. Если Америка останется одна, она будет всех держать. Россия не должна разваливаться: дух находится в теле, не будет прочного тела — не будет духа.
— Вы, конечно, не связываете этот самый дух с интеллигенцией?
— Чехов не зря ее осмеивал. Все эти понятия — интеллигенция, демократия, свобода слова, борьба за мир — абстрактные понятия. Демократия опаснее автократии, когда она гнилая, как рыба.
— То есть вы не боитесь, что с лица земли исчезнут люди, которым стыдно было не прочитать «Гамлета»?
— Фашизм показал, что можно играть «Гамлета», любить музыку — и делать то, что делали фашисты. Прежде всего нужно выбросить из головы элементы диссидентского сознания.
— Перестать противостоять власти, даже неправедной?
— Это в каждый момент нужно решать особо.
— А сейчас?
— В борьбе за укрепление государства противостоять власти не надо, в борьбе со злоупотреблениями — надо.
— Жаль только, что большинство злоупотреблений как раз и вершатся под предлогом укрепления государства.
— Интеллигенции нужно научиться думать самой и не быть партийной. Есть люди разумные — Леонид Баткин, например. Или Сахаров — написал же он утопическую конституцию. «Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник» — каждый должен заниматься своим делом.
— По-моему, идеальная конституция вещь полезная, она камертон, она будит лучшие устремления...
— Человек — существо низкое, Господь не доверял человеческой природе — вот и нужно исходить из того, что человек несовершенен, что он будет развиваться в худшем направлении.
— И заранее строить для всех тюрьму?
— И дома, и законы должны быть с необходимым запасом прочности. А интеллигенцию нельзя выделять, она связана со всеми остальными тысячью нитей. Нужно говорить об индивидуальном интеллигенте, а не о массовом.
Приходится исходить из дурного, Господь совершил ошибку — и нам всем надо ее исправлять. Первым рожденным человеком был Каин, убийца, это необходимо понимать. Куда ни глянь, подтверждения этому повсюду. Взять хотя бы Толстого и Достоевского: один атеист, который хотел верить, другой — злой, который хотел быть добрым, — на этом держится все их творчество.
Недавно я выступал в Париже по радио анархистов; анархия, конечно, лучше всего, но из нее ничего не получится, она противоречит человеческой природе. Человек изначально грешен, поэтому его необходимо ограничивать законом.
Горенштейн Ф. Господь совершил ошибку — нам надо ее исправлять (инт. Татьяны Вольтской) // Невское время. 2000. 1 августа. № 137. С. 3.