Беда фестивалей типа петербургского «Послания к человеку» или киевской дебютной «Молодости» в том, что иногда на них показывают великое кино. Идет себе такой менее или более замечательный конкурс, знакомятся друг с другом участники из разных стран, волнуются, у тебя на глазах, употребляют алкоголь и никотин в барах, общаются. А ты, критик, эссеист, наблюдатель, радуешься многообразию и пестроте очередной представленой киномозаики, хлопаешь вместе со всеми какой-нибудь смешной десятиминутке или посвистываешь в пыльно-подсвеченных декорациях. Интересно черт возьми! Столько разных людей, людищ и людишек. И каждому хочется пропеть с экрана что-то пусть небольшое, но свое. И хорошо все же, что кино — по-прежнему искусство трудоемкое. За каждой лентой — горы пленки, не говоря уж о нервах и времени. И уж вовсе славно, что качество съемки и уровень кинообразования, кинокультуры, то есть, во всех развитых странах таков, что даже ту, в сущности, лабуду, которую и не стал бы глядеть в исполнении какой-нибудь мастерской Владимира Хотиненко, в импортной интерпретации, легко смотришь до конца, до куриного яйца. Все же обилие киношкол в мире — полезная штука. И учат там, в отличие от родимого ВГИКа, не какой-то харизме, гори она вместе со сверхзадачей и тому подобными нежностями, а просто грамотно снимать кино.
В общем, так и идет себе питерский фестиваль день за днем, добрый, умный, разнообразный, интеллигентный. А потом вдруг — раз!
Ретроспектива Годфри Реджио! На этот раз «Каянискации», «Анима Мунди» и «Евиденс».
А потом уже в конкурсе, анимация Александра Петрова «Старик и море». И куда деваются все столь милые впечатления от десятков просмотренных лент и ленточек, от общения и веселья. Ибо начинается внутри тебя иной отсчет времени, точка сборки срывается с места и вонзается куда-то в стратосферу. Реджио говорит: «Не заранее вложенный смысл, а смысл, проросший из зрительского опыта, — признак настоящего искусства, отличающий его от пропаганды или рекламы».
Это отличает и двух великих режиссеров, на горе и радость прочим появившимся на питерском «Послании». Они говорят зрителю не о проблемах и переживаниях (что само по себе и не плохо и не хорошо!), не о сюжетах и конфликтах, не о новом или старом киноязыке, хотя можно, конечно, представить себе, как были бы сняты фильмы Реджио сегодня. Говорят они, извините за пафос, о мироздании.
(...)
Александр Петров никогда не был в монастыре. Он прост в высказываниях и редко углубляется в философические обобщения. Искренне говорит о том, что в «Старике и море» ему хотелось показать сильный человеческий характер, а героя он списывал со своего тестя. Из художников он любит передвижников и Рембрандта, а жить ему нравится, как теперь известно всему свету, в Ярославле. Не слушайте его, господа! То есть, слушайте, чтобы полюбоваться уникальной простотой и цельностью во всем. И знайте: перед вами — гений. Что было, в общем-то, понятно уже после «Коровы», произведения, где прозрения платоновской прозы, всегда звенящие на грани темных смыслов обратной стороны языка, превратились в одушевленное живописью полотно на экране. И не унять было трагического незнания тайн бытия и полного боли смирения, звучащего с экрана. Потом — «Сон смешного человека», пропустивший через себя терзания духа, и красивая печальная сказка «Русалка», лишенная, как и положено легенде, каких бы то ни было неразгаданных вопросов, оставлявшая нас в спокойствии и восхищении красотой и силой этой истории.
«Старика и море» принято хвалить за технику и ругать за простоту. Еще бы, на всех нас действуют эти погремушки — система «Имакс», японская технология, кадр, расположенный вдоль пленки, место работы — Канада, в конце концов. А история, рассказанная на экране, многих любителей Хэмингуэя даже разочаровывает. Нет тут милого сердцу шестидесятников, бурного противостояния человека и природы, победы человеческого духа и обращенности к новым битвам. Нет, есть, конечно, но как-то не впрямую, не это тут главное. А что же? Неужели те завораживающе прекрасные панорамы моря и неба, неужели художник Петров так увлекся живописью и всяческой красотищей, что забыл, негодный, о чем читали в течение сорока лет советские люди в книжке бородатого писателя, о котором сейчас принято говорить с иронией и легким пренебрежением? Я не знаю, как ответил бы на эти вопросы аниматор Петров, смутился бы, наверное, он человек застенчивый. Да, может, и не надо их спрашивать, художников. Ведь та глубина новых смыслов, которой Петров наделил историю старика Хэма, не нуждается в авторских комментариях. Так ведь всегда получается — хотим рассказать историю, а рассказываем о себе.
И то наслаждение бытием, так же, как и у Реджио, несомненно сотворенным чьей-то мудрой рукой, бьет с экрана во всех этих невыносимо прекрасных петровских панорамах земли, превращающейся в море, чтобы потом вдруг взмыть —дух захватывает — в небо, где плывет мальчик в матроске вместе с рыбой, а она всегда была метафорой души.
А как только мы вновь возвращаемся к мудрой истории про старика и море и погружаемся на несколько секунд в его соревнование с судьбой и стихией, опять — панорама сверху на огромный погруженный в ночь мир, в котором и старик, и море, и рыба, и мальчик видны как бы с точки зрения Бога, без сентиментальности и трагизма, свойственных нам, смертным. И так на протяжении всего фильма глаз анимационной камеры заставляет зрителя балансировать между погруженностью и остранением. между физикой и метафизикой. Можно еще долго рассматривать так и эдак волшебный мир этого фильма, после которого выходишь из зала, как после «Оды к радости». Великое кино Александра Петрова.
Мастер Реджио, несомненно, понял мастера из Ярославля. И как глава жюри принял очень странное, с точки зрения нас, русских, решение: ввиду того, что фильм «Старик и море» по уровню как Кинг-Конг среди лемуров, среди остальных конкурсных фильмов, то выдавать ему конкурсный приз нет никакой возможности. И наградил специальным призом жюри «Кентавр», снабдив его про-странными комментариями. Почетно, конечно, но не учел Реджио нашей, российской, специфики. Например, того, что аниматору Петрову в Ярославле ой как не повредили бы пять, кажется, тысяч долларов, полагающихся за, к примеру, Гран-при. Не врубился иностранец. Бывает.
(...)
Кладо Екатерина. Клич среди щебета. // Экран и сцена. – 2000. – Июль (№ 28-29) с. 7