Двухэтажный скелет. Два вращающиеся круга — «Кромелинг» гласит один из них.
Кривая пустая рама окна. Вращающаяся дверь. Система лестниц и скат вниз — как для пасхальных яиц. Полуизогнутое подобие деревянного дивана.
Фабричный свисток вызывает свет прожектора и напало.
По боковой лестнице ловкими уверенными ногами, в высоко-зашнурованных советских башмаках вбегает к тоненькая фабричная девочка.
Синяя, короткая грубая прозодежда. Круглое, злое личико. Скромный лен обильных волос. Две окаменевшие фиалки-глаза.
Она наверху. Условная прозрачная клетка в руках. Монолог отсутствующей птички.
Так появляется новая актриса, актриса Бабанова. Ее имя сегодня еще никто не знает, но завтра оно уже вписано, как начало молодой плеяды актрис.
Актрис, волшебно зародившихся и выросших в деревянной сухоте конструкций, под пронзительным глазом прожектора, на оголенной сцене. Вне занавеса, кулис, всех тайн прежнего театра.
Актрис, ничего не взявших от него.
Впечатление необычное. Невинный возраст, простетскость внешнего вида и неожиданная уверенность, зрелость игры. Ни тени волнения, неумелости первого выхода.
Сразу, решительно она берет свою роль за рога и расправляется с ней уверенными новыми приемами, владея уже в совершенстве всей математикой нового театра театрального искусства.
Основа ее игры—ритмы, сухие и четкие, как конструкция. Не ритмы речи, слов, пауз — нет, ритмы лестниц, плоскостей, пространства.
Слов мало. Как говорится — кот наплакал. Роль строится движениями, слова бросаются в публику всегда с одинаковой силой. Как мяч в цель.
Никаких модуляций crescendo, piano. Психологии. Только ритмы ходьбы, бега, скачка, танца и выстрелы словами или короткой фразой с неизменным попаданием в цель.
Ноги ее приучены не к легкой покатости сцены, а к головокружительным каскадам ступеней, спусков, мостов, подъемов.
Роль развивается, крепнет, созревает безудержно, бурно и планомерно.
Только что невинно говорившая с птичкой, она уже женственно радуется возвращению мужа, дальше пылко и преданно мучается его ревностью. И вот она уже среди атакующего ее стада синих мужчин, яростно отбивается от них ураганом звонких пощечин. Еще немного, и ее уносит из-под супружеского крова на своем плече возлюбленный. Мстительную, точно приросшую к нему, маленькую, пленительную ведьмочку, со струящейся белой волной волос и тяжелым, неподвижным, голубым взглядом.
Бабанова работает и шагает дальше под зорким, заинтересованным вниманием московской публики.
Вот ее Полинька «Доходного места». Птичка, куколка с зонтиком, в голубенькой шляпке-кибитке. Ола чирикает па все лады «матушку-голубушку», гадает на картах, скачет со ступеньки на ступеньку, вертится вокруг зонтика, глупенькая, прозрачная. Полное отсутствие всякого присутствия.
Внутри у нее точно маленький металлический механизм вместо души. Он заведует ее прыжочками по ступенькам, дробью капризных, злых каблучков, пустым голоском, машинальными интонациями. Жуткая фигурка своей неумолимой мизерностью, слепотой, упорством глупеньких желаньиц, непроницаемостью эгоизма. Но Бабанова освещает эту дурацкую Полиньку блеском ослепительного юмора, и юмор Бабановой так остр, так отточен, заразителен, что легко и неудержимо вонзается в зрителя каждом жестом, каждой фразой умиляя и завоевывая его.
Публика сразу приняла Бабанову, точно ждала ее именно такую: живую, без веселости, прелестную, без кокетства, задорную, без развязности, игривую, без фривольности. Она явилась выразительницей момента и того театра, она родилась как актриса и работает.
Бабанова — начало новой плеяды актрис. В отличие от актрис «правого» театра, которые вместе с игрой выносят на сцену свой внутренний мир, свое нутро au naturel, неотеатральным и позволяют своей духовной личности сквозит в интерпретации роли, в окраске характеров, в отношении к окружающему, и чем больше актриса, тем выразительнее это в ней, — современная «левая» актриса непроницаема в этом смысле.
Этот воздушный облик затмевает всех в спектакле, и заурядная мещаночка Полинька становится типом, праобраз всех таких птичек-жен, куколок-жен.
Она отеатралена до конца. В ее игре отсутствует нутро. которым покоряла публику Комиссаржевская, например. Ее сила — это изощренность внешней «игры», тончайшее мастерство, крайняя выразительность приемов. Она, как конструкция, показывает -свою оболочку, всю без остатка. Оболочка становится все изысканнее, прелестная Бабанова становится все прелестнее. Это уже не фабричная девочка — элементарная прозодежда эволюционирует в европейские платья тонкого вкуса, солидная шнуровка башмаков в шелковую дымку чулок. Приемы становятся богаче, прыжки интереснее, ритмы сложнее. Белая «ведьмочка» уже фокстротирует, поет шансонетки, разоряет глупых мужчин, требует, владычествует («Озеро Люль», «Кадриль», «Бубус»).
Внутри все тот же механизм, тонкий, безукоризненный, строгий.
Такова природа новой актрисы, рожденной на конструкции в пронзительном луче прожектора.
Юренева В. Бабанова // Юренева В. Актрисы. М., 1925.