Виктор Матизен: Андрей Сергеевич, в этом году исполнилось четверть века со времени V съезда кинематографистов CCCР, фактически обозначившего рубеж между советским и постсоветским кинематографом. За двадцать пять лет многое изменилось, и по нынешним позициям многих участников и наблюдателей этого безусловно исторического события видно, как они изменились и как мутировало их отношение к случившемуся. А ваша оценка происшедшего и ваших собственных действий в тот период
Андрей Смирнов: Это было лучшее время в моей жизни… Я был уверен, что советский режим нежизнеспособен и, конечно, развалится, но не думал, что так быстро. ‹…› Для меня V съезд — это начало жизни. Я на нем не был и не мог быть, потому что жил в своей скорлупе и не высовывался. Ушел из режиссеров в сценаристы и уже шесть лет состоял в секции драматургов.
В. М.: А как получилось, что вы стали секретарем СК, если не были участником съезда? Климов кооптировал?
А. С.: Нет. При составлении списка кандидатов в правление мою фамилию выкрикнул Саша Княжинский, и после голосования я оказался в числе избранных. Потом я хоть в съезде и не участвовал, но написал выступление Паше Лебешеву. Точнее, помог ему оформить то, что он хотел бы сказать. Дал ему текст и сказал, что если он с такой речугой не станет секретарем Союза, я его знать не хочу. И Паша стал. Только вот заменил в одной фразе фамилию Бондарчука на фамилию Матвеева. Одного побоялся куснуть, а другого нет. А в ночь после съезда непрерывно звонил телефон — там до утра считали голоса, и мы не ложились. Из разговоров я понял, что партийное начальство, то есть Горбачев и Яковлев, одобряет смену руководства СК. А это значило, что первым секретарем СК станет один из двух — Панфилов или Климов, потому что среди талантливых режиссеров, способных возглавить Союз в такой революционной ситуации, только они и были членами партии. Панфилов вроде бы отказался, и мне стало ясно, что будет Климов. И
Я бывал на заседаниях правления, иногда выступал. Мне казалось абсолютно правильным все, что делает Климов. И он стал меня охмурять. Сидишь, мол, сценарии пишешь, а мы вкалываем, как проклятые. Пойди поработай хоть немного… <…>
На другой день после съезда я его поздравил с избранием. Потом, уже осенью, он мне позвонил и сказал, что я должен поработать над ВГИКом. Деваться было некуда, я согласился. И на одном из пленумов меня избрали секретарем Союза. Мы провели исследование эффективности института. Три независимые комиссии пришли к выводу, что КПД ВГИКа ничтожен. За десять лет, с
Тогда, в 1986 году, мы подготовили реформу ВГИКа, даже договорились наверху, что на год закроем прием. Это как Маяковский предлагал поступить с Америкой: закрыть, почистить и опять открыть. И вот, как мне говорили, в ЦК пришел жаловаться на нас Марлен Мартынович Хуциев. Сказал, что мы все погубим, чуть ли не разрыдался, те перепугались, и реформа пошла коту под хвост. И сегодня ВГИК такой же, какой был. Говорю это несмотря на то, что в нем учится мой сын, есть хорошие преподаватели и оттуда каждый год выходят несколько человек, которые потом успешно работают в кино. Но сам корпус педагогов и заведующих кафедрами несокрушим. Словом, это было первое дело, с которым я не справился. Хотя изучение системы много мне дало.
В. М.: Как получилось, что Климов оставил Союз на вас?
А. С.: Официально он говорил, что хочет снимать «Мастера и Маргариту». А мне сказал наедине: «Посмотри на меня, я же в сумасшедший дом попаду. Иди на мое место». И в самом деле, он же красивый был мужик, с прекрасной шевелюрой. А в момент нашего разговора в его квартире у него уже были ломкие старческие волосы. И психологически был на грани срыва от общения с коллегами… Короче, я дал слабину, тем более что и Рязанов поддержал: «Андрюша, ну, конечно же, ты, кто же еще…» Вот так я, не успев оглянуться, оказался в роли начальника.
В. М.: Что же, психологически он был слабее вас?
А. С.: На него выпала самая тяжелая работа. Выпуск «Покаяния» на экран — его личная заслуга. Да, его поддержал Шеварднадзе, но ему не раз пришлось идти в ЦК КПСС, чтобы картина вышла. И то, что «Покаянию» дали приз в Канне, тоже его дело. Он был в жюри, которое возглавлял Ив Монтан, не хотевший награждать Абуладзе, и Элем со смехом рассказывал, как переиграл Монтана. У Климова был сильный мужской характер, а все сильные характеры — ломкие. На любой общественной работе чрезвычайно важна способность к компромиссу, а у него она была понижена. Как он объявил на первом же заседании правления в присутствии партийных боссов, что будет отстаивать интересы нашего кино и кинематографистов, так и следовал этому курсу. И пробил брешь в системе. А я уже через эту брешь прошел. ‹…›
Деваться было некуда. А потом пошла рутина. И, в отличие от того, что происходит в нынешнем правлении, я каждый рабочий день был в конторе. А порой в субботу и в воскресенье. И кабинет всегда был открыт, и жизнь кипела. Гильдии стали создавать, хотя люди категорически не хотели организовываться в гильдии. Чуть ли не силой приходилось тащить… ‹…› В принципе, я столкнулся с тем же, с чем столкнулся Климов. В
Матизен В. Андрей Смирнов. Золотое время жизни // Искусство кино. 2011. № 8.