Воспоминания о работе над этой картиной остались у меня самые светлые. Вот это действительно было подлинно моя роль. Я очень увлекалась этим образом истинно русской девушки, жизнерадостной, привлекательной и в то же время лукавой, чуточку озорной.
Иван Ильич Мозжухин, как метко заметил Чардынин, буквально «купался» в своей роли. <...> Каких только трюков он не придумывал! Здесь было где развернуться его комедийному дарованию.
Когда же кончилась съемка в павильоне, Чардынин повел нас на Житную улицу и Калужскую площадь снимать проходы для эпизода путешествия в баню нас троих: кухарки Маврушки матери-старушки и Параши. Это никогда не изгладится из моей памяти.
Со всей Житной и Калужской сбегался изумленный народ посмотреть, как за нами размашистым, строевым шагом выступала «кухарка» с громадным веником в одной руке, с тазом — в другой. А как уморительно Мозжухин задирал сарафан и доставал из брюк военного покроя портсигар с папиросами!
Правда, когда снимались эпизоды после бани, Мозжухин, укладывая меня спать и помогая мне раздеваться, немного вольничал. Дело дошло до чулок, и Чардынин нахмурился:
— Ваня, нас обвинят в пошлости, в смаковании рискованных положений.
Снимать с меня чулки режиссер категорически запретил.
Ваня даже рассердился. Он стал говорить, что сам ненавидит пошлятину. Однако комические положения в данном эпизоде совершенно необходимы. <...> Они должны донести до зрителя озорную мысль пушкинского произведения.
С этим Чардынин согласился. Начали придумывать, как все это
лучше сделать. Наконец решили: мнимой служанке — деревенской
девушке — очень нравится барышня (а уж гусару тем более!). И Ваня
Мозжухин, укладывая меня в кровать нежно и почтительно целовал
мои ноги, а потом бережно укутывал их одеялом с любовной целомудренностью и скромностью.
С. Гославская, 1974. 144–145.
Цит. по: Великий Кинемо: Каталог сохранившихся игровых фильмов России (1908- 1919). М.: НЛО, 2002. С. 153-154.