Михаил Ямпольский: «Груз 200» — явление исключительное, это редчайший российский фильм, способный хоть на пару часов пробудить зрителя от приятной дремы и погруженности в отечественные мифы, особенно бурно расцветшие в последние годы. В условиях психологической и политической стагнации «Груз 200» кажется непрошеным и невероятно дурно воспитанным гостем. Показательно, что действие фильма происходит в эпоху сходной стагнации — брежневские времена. Легко убивающий и не обремененный нравственными нормами балабановский супермен-«брат» предстает в «Грузе 200» как монстр, в которого превращается человек, не знающий пределов своей воле и желаниям. Неограниченность власти прямо являет себя как психопатология, — может быть, это и есть самое интересное в фильме. Сползание от социального к психопатологическому возможно у Балабанова только потому, что он не позволяет себе никакого морализаторства и снимает «Груз 200» в объективистской манере фильма ужасов, не нуждающегося ни в объяснениях, ни в осуждении. «Груз 200» особенно значим в контексте современной России с ее ностальгией по прошлому и принятием неограниченной власти как онтологического состояния российского общества, как его нормы. Важно, в конце концов, понять, что такого рода российская «норма» — в глубине не что иное, как извращение, пугающая патология.

Зара Абдуллаева: Изощренная режиссура, никакого популистского драйва и — несмотря на ультрареализм — отсутствие натурализма. Взгляд изнутри и одновременно с расстояния. Удивляющее прорастание и фиксация не только переходного времени, но и переходных состояний: от власти к бессилию, от бессилия к власти, от жизни к смерти, от водки к «Городу Солнца» и так далее. Балабанов сделал то, что ни один режиссер за последние пятнадцать лет сделать не захотел или не смог.

Михаил Елизаров: «С Новым 198… годом». Почти в каждом застойном советском учреждении хранился в подсобке такой универсальный стенд-поздравитель с отсутствующей четвертой цифрой, для которой имелся карман или рамка. В нужный час стенд извлекали и вставляли нужную цифру. В названии фильма «Груз 200» имеется такой же «карман», — вполне вероятно, с цифрой 7 — этакий «Груз 2007». Когда понимаешь это, все становится на свои места и балабановский «Груз» из года 2007-го на совесть грузит зрителя годом 1984-м, правда совершенно игрушечным, несмотря на авторские уверения в реальности происходивших событий. Смачные сказочные ужасы: маньяк-мильтон, мокрая промозглая хтонь провинциального городка, мертвый десантник, насилие и мухи над трупом. Смотреть на все эти страсти интересно, хоть и никакой это не 1984-й, а кошмары периода 2000–2009 годов, и советских демонов там никаких нет, а на экране мелькают лишь оскаленные демоны растревоженной режиссерской души. Страшно там, в душе у Балабанова.

Виктория Токарева: Балабанов — режиссер очень талантливый, и здесь этот талант виден во всем. Во-первых, милиционер-маньяк. Какая же у него рожа! Где режиссер его только нашел?! Скользко-порочная, гладкая и при этом совершенно повседневная, обычная физиономия! Во-вторых, в «Грузе» великолепно поданы приметы времени: погибший парень, до которого никому нет дела, — жертва общества, убивающего молодых мужчин, которым еще жить и жить, рожать и рожать; мрачные подъезды, облупившаяся краска: в этой обстановке безнадежности и тотального ужаса — пугающая атмосфера тех лет. Фильм многие не приняли из-за его натурализма. Но вспомните хотя бы эпизод на аэродроме, где с транспортного самолета сгружают трупы и загружают свежее пушечное мясо. Только за этот эпизод можно любой натурализм простить. ‹…›

Артемий Троицкий: «Груз 200» — это мощный фильм про страну Россию. Моя единственная претензия к картине состоит в том, что по каким-то личным, видимо, соображениям в ней особенно педалируется, что это именно 1984 год, Советский Союз, страшная коммунистическая страна… На мой взгляд, в 2007 году могло спокойно произойти совершенно то же самое. Даже более того, по-моему, этот сюжет скорее характерен для сегодняшней России, нежели для Советского Союза. Вместо преподавателя научного атеизма мог бы быть преподаватель основ маркетинга. Вместо «запорожца» — Daewоо. А вместо портретов Дзержинского и Андропова в кабинетах — портреты Путина. Мне кажется, такое выглядело бы органично.

Алексей Востриков: Сразу ясно: это очень сложно выстроенный целостный художественный образ. В фильме каждый персонаж, каждый эпизод, каждое произнесенное слово, каждая деталь — одновременно и реальность, и функция, и идея, и символ. Ничего не выдернуть. Очень сложно выстроенная достоверность, дотошно воспроизведенная в деталях до мелочей и вместе с тем завязанная в узел недрогнувшей авторской рукой. Попробуйте восстановить, например, внутреннюю хронологию и соотнести ее с физическими законами и Уголовно-процессуальным кодексом — и обнажится взаимосвязь исторической правды и режиссерского своеволия. Фильм не только отличается многоуровневой и многофункциональной внутренней структурой, — он абсолютно открыт вовне. Весь в протесте, в споре — даже не с учебниками, не с ностальгирующей попсой, не с новыми мемуарами, а с нами, когда мы готовы что-то забыть и чему-то наново поверить. Он и сам-то с собой все время спорит; это та самая полифония, о которой кстати упомянутый М. Бахтин писал в связи с кстати упомянутым Ф. Достоевским. Фильм Балабанова — это высокоорганизованная материя. Может быть, он живой?

Кира Муратова: Мне не близки трактовки, согласно которым этот фильм является социальным очерком или анализирует перемены, произошедшие в СССР двадцать лет назад. Я воспринимаю «Груз 200» как своего рода страшилку, удачную страшилку. «Ленточки, косточки, звездочки в ряд…»

Груз 200 / Сеансу отвечают // Сеанс. 2007. № 33/34.