Мне неизвестно, где учился Протазанов, в каких учебных заведениях — средних и высших, но знания его были огромны.
Между прочим, как-то мимоходом он сказал, что до кинематографа он был актером, играл «рубашечных» героев. Это казалось странным. Он до крайности избегал «показа» актеру и только в самых редких случаях, когда у исполнителя что-то долго не ладилось, показывал, всегда предупредив:
— Только вы не вздумайте играть так, как я сейчас играю. Я совсем не актер, я покажу вам не «как», а «что».
Показывал он, действительно, до смешного плохо: вращал глазами, гримасничал, безбожно наигрывал. Но как режиссер он был чувствителен к малейшей фальши и всегда настойчиво добивался, чтобы актер не переигрывал.
Яков Александрович очень хорошо знал природу актера, его возможности. И что-то не помню случая, чтобы он ошибался в выборе исполнителя на ту или иную роль. ‹…›
Яков Александрович прекрасно разбирался в технической стороне дела. Обычно он подходил к кинокамере, прищурившись, спокойно, даже, казалось, лениво осматривал в глазок декорацию, обстановку «объекта». Становилось тихо. Затем он обращался к оператору и главному осветителю, стоящим рядом, и, не торопясь, несколько минут что-то им говорил. Неизменно после этой долгой паузы следовала громкая команда, не знаю, в силу каких традиций, всегда на немецком языке. Объявлялся перерыв, и только после того, как все указания режиссера были выполнены, начинали снимать.
‹…› В той атмосфере легкости, которую умел создавать Яков Александрович, в атмосфере по-настоящему товарищеских отношений, он всегда оставался очень требовательным. Такими он учил быть и нас. Учил своим собственным примером и словесно, очень тактично.
‹…›
Яков Александрович Протазанов был одним из тех людей, перед которыми никто не хочет выглядеть плохо. И дело тут не в страхе, а в глубоком уважении к себе.
Помню, как ценил и любил Протазанов юмор, удачную шутку, остроумный розыгрыш в перерывах между съемками. ‹…›
В последний раз я видел Протазанова ранней весной в погожий солнечный день вскоре после его возвращения из эвакуации. На сквере площади Свердлова мы буквально столкнулись с ним. Я был поражен — так он изменился. Хотя, как всегда, подтянут, аккуратно одет, тот же галстук «бабочкой». Но мне показалось — стал ниже, очень похудел... И главное — лицо! Вялое, как бы застывшее, ни один мускул не двигается. Мы обнялись. Молчали. Трудно было начать говорить.
Наконец я решился:
— Яков Александрович, что вы?.. Как вы?!
Секунду он посмотрел мне в глаза, слегка отвернулся и едва слышно сказал, как бы не мне, а самому себе:
— Сын погиб... На войне...
Я знал, как он любил сына.
‹…› Вскоре после этой встречи Протазанов предложил мне сниматься в фильме по комедии Островского «Волки и овцы». Я получил от него прекрасный сценарий. Яков Александрович не ставил перед собой цели «прочесть классика по-новому», о чем иногда декларируют иные режиссеры. Причем «прочитывают» не только автора, которого ставят, а кого-то совсем другого. ‹…›
Перед началом работы Яков Александрович уехал в санаторий на месяц. Там скончался.
Кторов А. Мой первый кинорежиссер // Жизнь в кино: Ветераны о себе и своих товарищах. М.: Искусство, 1971.