Уважаемый т. редактор!
Прошу не отказать поместить мое письмо:
Ряд благожелательных и даже восторженных рецензий о фильме «Сорок первый» вынуждает меня к настоящему выступлению, ибо на плакатах, выпущенных «Межрабпомом», красуется моя фамилия в качестве «автора» сценария, в то время как фильм не только извращает основную сущность замысла моих повести и сценария, но и кинематографически нелеп и беспомощен.
Сценарий «Сорок первого» был продан мною «Межрабпому» в июне 1926 г. и в июне же прошел ГПП с самыми незначительными изменениями. По договору я был обязан сделать все переделки, которые нашло бы нужными худбюро «Межрабпома», в течение двухнедельного срока. Но до момента выпуска фильма я не имел от «Межрабпома» никаких предложений переделать, или изменить сценарий.
Поэтому, отправляясь смотреть фильм, я был убежден, что он построен по моему сценарию, ибо об этом гласили плакаты.
Но, посмотрев картину, я должен категорически заявить, что этого сценария я не писал и не мог написать.
Острая тема повести — любовь классовых врагов — заставляла меня особо осторожно отнестись к ее кинематографическому претворению.
В порядке предварительной проработки сценария был выдвинут и отвергнут целый ряд положений, пока не удалось найти прием, состоявший в том, что всякий романтический эпизод сближения Марютки с поручиком обращался в политическую пикировку и наоборот.
Все эти эпизоды были основаны на игре вещами (шашки, спички и т.п.), т. е. достаточно кинематографичны. И вся эта тонкая и рассчитанная игра, результатом которой, абсолютно неизбежным, является сближение двух людей, оторванных от всего мира, в фильме совершенно отсутствует.
По проходящему на экране зритель принимает Марютку просто, как шальную бабу с разыгравшейся физиологией, которой все равно — поручик — так поручик, лишь бы не скучно.
По моей повести и по моему сценарию одной из психологических предпосылок романа Марютки и поручика является контраст между грубым приставанием к девушке мадьяра Гучи и изысканно-деликатным, хотя и деланным отношением к ней Говорухи-Отрока.
В фильме весь эпизод с Гучей отсутствует, и абсолютно непонятно, почему Марютка предпочла поручика любому из своих товарищей партизан.
В результате такого обращения с авторским замыслом и материалом на экране не прекрасная девушка с большой и искренней страстью, а этакая назойливая внеклассовая проститутка.
Очевидно, с точки зрения спецов от идеологии, кромсавших фильм, это и есть политически выдержанная линия.
Я же предоставляю позорную честь этого изобретения всецело комчванствующим «идеологам».
Батальное начало картины, сведенное мною по его незначительности к 20 кадрам, размазано в «битву русских с кабардинцами», никому не нужную.
Даже надписи, стоившие мне не мало труда, за исключением немногих, выброшены и заменены другими, стиль которых заставляет предполагать, что их творил чеховский Епиходов.
Бессмыслен измененный конец картины, когда Марютка на вопрос высадившегося офицера об убитом Говорухе отвечает: «Это сорок первый».
Офицер не знает Марютки, не знает о ее счете и ответ звучит пусто и глупо.
Вторая часть фильма скомкана и обращена в идиотскую мамалыгу.
Я не знаю, кто больше постарался над <…л/дованием> — режиссер или «идеология».
По имеющимся у меня частным сведениям, вина т. Протазанова отнюдь не велика.
У нас стало очевидной истиной, на которую печалуются все кино-организации, — что писатели не хотят работать для кино.
При таком положении вещей, когда с замыслом писателя абсолютно не желают считаться сперва режиссер, а потом «идеологи», — ни один уважающий себя писатель в кино работать не станет.
Я был бы очень рад передать вопрос на любой компетентный третейский суд для сравнения моего сценария и фильма, ибо я утверждаю, что благодаря работе режиссера и «идеологов» фильм стал контрреволюционным, не в мелком и опошленном смысле этого слова, а в его первоначальной глубине.
А честь этого превращения я предоставляю делить между собой реперткому и Межрабпому.
Мое же имя на плакатах прошу не читать.
Лавренев Б. Письмо в редакцию // Красная газета. 1927. 22 марта. (веч. вып.)