Чиаурели не афишировал своих отношений со Сталиным. Но ради забавной истории тайну иногда приоткрывал.

Ехали они как-то поздно вечером на ближнюю дачу, рассказывал Михаил Эдишерович, и вождь спросил его:

— Скажите, Мишико, роль товарища Сталина в вашей новой картине опять будет играть этот…

— Геловани,— подсказал режиссер.— Как всегда. Мишико Геловани, мой тезка. Есть возражения?

— Нет, нет,— помахал ладонью вождь.— Любопытно, что он собой представляет?

— Скромный человек. Хороший актер. Служил в Театре Руставели, потом во МХАТе, играл товарища Сталина в «Человеке с ружьем», в «Ленине в 1918 году» Ромма, в моих картинах «Великое зарево» и «Клятва», которую вы видели…

— Я спрашиваю не об этом, — кинул Сталин. — Что он за личность, этот скромный Геловани?

— Милый человек. Очень милый человек.

— А не могли бы мы с ним познакомиться?

— Да, конечно! Это для Геловани была бы большая радость. И польза.

— Он сейчас в Москве? — спросил Сталин.

— В Москве.

— Давайте его пригласим поужинать с нами, Мишико, а? — В конце Арбата машина остановилась. Сопровождающий генерал пересаживается в другой автомобиль и едет за Геловани.

Артист уже лег спать, и с появлением гонца в доме поднимается страшная суматоха. Генерал торопит, помогает артисту одеться.

Они приезжают на ближнюю дачу, когда хозяин и гости сидят уже за столом.

— Вот и товарищ Геловани! — Сталин поднимается, идет навстречу. В нескольких шагах от артиста останавливается и с нескрываемым интересом разглядывает его — модель изучает исполнителя.

Гости примолкли и следят за тем, что произойдет дальше. На лице потрясенного артиста дрожит неуверенная улыбка.

Посасывая трубку, вождь долго смотрит в лицо двойника, словно пытаясь проникнуть в его человеческую суть, в его растерянность, в его мозг, в его неустойчивую волю. Наконец Сталин делает любезный приглашающий жест и бросает:

— Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Геловани. Прошу к столу.

Модель сажает исполнителя напротив себя и говорит:

— Извините, что побеспокоили в такой поздний час. Хотелось познакомиться.

Артист опять что-то бормочет. В глазах вождя тлеет усмешка. Чиаурели подбадривает тезку, но тот точно оглох и ослеплен — ничего не понимает. Вождь наливает ему вина, водки, и Геловани быстро хмелеет, оживляется и вдруг начинает произносить срывающимся голосом и, всякий раз вскакивая, тосты в честь вождя народов, корифея науки и так далее. Сталин все более и более мрачнеет — модель разочарована.

Ночью, когда Геловани увозят, вождь говорит Чиаурели:

— Обидно, Мишико. Очень обидно. Недалекий, слабый человек ваш тезка, изображающий товарища Сталина. И даже внешне мало похож на меня.

Больше Геловани на ближнюю дачу не приглашают. Отношения сложились далеко не так, как у Тальма и Наполеона: великий трагик давал Бонапарту уроки дикции и жеста, и одолжил кожаные штаны, в которых будущий император усмирял восставших французов. Геловани ничего не мог одолжить Сталину, кроме сходства.

Не знаю истинного отношения Геловани к своему персонажу. Возможно, исполнитель тоже верил в модель, как в бога. Я мало был знаком с артистом. А производил он впечатление человека мягкого и доброго, в котором ничего не напоминало медлительной, размеренной ярости вождя. После смерти Сталина и двадцатого съезда его больше не снимали, а в Театре киноактера, где Геловани состоял в труппе, играть ему было нечего. Если мне не изменяет память, раз или два он кого-то заменял в спектакле по моей пьесе «Сверстники».

Ушел он из жизни незаметно, словно в бесшумных шлепанцах, а не в дубликатах сапог вождя.

 

Спешнев А. Поэт короля // Культура. 1993. 13 ноября.