Любовь Аркус: Расклад с героинями у тебя более чем разнообразный. Одна безумица, одна смиренница-великомученица, две femmes fatales, одна шалава-оторва и одна демонстративно обыкновенная, грустная, серьезная женщина, желающая только обыкновенного женского счастья. Кто из этих женщин тебе ближе всего? И можно ли предположить, что если соединить этих женщин в определенной пропорции черт и качеств, то это будешь ты?

Дуня Смирнова: Надеюсь, что нет.

Л.А.: Тогда кого ты исключаешь?

Д.С.: У меня есть героини любимые и нелюбимые. Теперь уже я знаю, что нелюбимые возникают только от неопытности автора. Потому что если ты не любишь героя, то написать его хорошо невозможно. Я не люблю Спесивцеву из «Мании Жизели» и не люблю Галину из «Дневника его жены».

Авдотья Смирнова. Фотограф Владислав Кобец

Л.А.: Ты их старалась полюбить и не смогла?

Д.С.: Я не смогла освободить их от принадлежности к определенным типам женского характера. Очень разным и в равной степени мне неприятным. Весьма распространенным. Спесивцева относится к тому типу людей в целом и женщин в частности, которые, остро чувствуя собственную боль, совершенно не предполагают, что другим людям может быть так же больно, как и им. И еще она смотрится в мир как в зеркало. Ее отношение к миру и к людям зависит от того, как мир и люди относятся к ней. Что касается Галины в «Дневнике…», она из тех кошечек-хищниц, которые как бы беспомощны и беззащитны, но своего не упустят, и спиной к ним лучше не поворачиваться.

Л.А.: Но ты ведь могла придумать их так, чтобы получалось любить. А почему ты этого не сделала?

Д.С.: Не получилось. ‹…› Не нравилась и Галина — по той простой причине, что мне было до слез жалко Бунина в этой истории.

Л.А.: И по той же простой причине тебе нравилась Вера Николаевна Муромцева-Бунина?

Д.С.: Именно. Вера — это терпение, безграничное доверие, бесконечная женская снисходительность. Образец жены. И совершеннейшая мученица. Жить с этим сумасшедшим и со смирением снести все, что ей пришлось от него снести… И Берберова смела отзываться о ней уничижительно, называть ее в своих мемуарах не просто дурой, но исключительной дурой! Как можно путать глупость с наивностью и искренностью. Впрочем, такая аберрация вполне могла возникнуть именно у Берберовой, которая ушла от Ходасевича, умиравшего от чахотки, со словами, что она «не выносит запах смерти».

Л.А.: Если уж мы перешли к любимым героиням, кого еще ты можешь прибавить к их числу? И уж в них-то, любимых, определенно должны быть твои черты?

Д.С.: Я люблю Нину из моего фильма «Связь», хотя она не имеет со мной ничего общего. Она дуреха. Не дура, не дурочка, а именно дуреха. В ней очень важно сочетание женского, бабьего и детского. Кто, когда ей обещал, что все и есть, и будет хорошо и правильно? Да никто, но она живет в вечном предчувствии праздника, всегда готова к веселью и счастью. А тут такая вот фигня. Ей очень обидно, она искренне не понимает, за что и почему ее обманули. ‹…› Другое дело, Оля Малахова из «Прогулки» — там от меня некоторая склонность манипулировать людьми, делать из них персонажей театра собственной жизни, эдакое легкое интриганство. Отношение к жизни как к игре. И глубокое убеждение, что мужики — они, конечно, существа прелестные и невинные, но, в общем, немного идиоты. Но главное — мечтательность, фантазерство, способность искренне поверить в собственное вранье, как будто это чистейшая правда. Вместо того, чтобы пойти и сделать какое-нибудь дело, три часа лежать в ванной и представлять себя Биллом Клинтоном. А еще искренность. Она на самом деле запуталась и знать не знает, кого любит на самом деле. Она не жестокая дрянь, хотя существо безусловно жестокое…

Л.А.: А почему ты Галине из «Дневника…» не прощаешь того, что ты прощаешь Ольге?

Д.С.: Когда я писала Олю Малахову, ставила перед собой такую задачу: взять вариацию того же женского типа, эгоистки и сделать ее обаятельной.

Л.А.: Тем самым ты подтверждаешь тезис Шкловского о том, что никакого героя нет, а есть только отношение к нему автора.

Д.С.: И да, и нет. Это очень сильно зависит от той задачи, которую ставит перед собой автор. Татьяна в «Обаятельных людях» просто у меня придумалась. Я ее вообразила всю, целиком — свободную, богемную, веселую, страстную, распущенную, талантливую. Талантливую ни за чем, просто так, бескорыстно и бессмысленно. И этим она бесконечно обаятельна. Несмотря на то, что пустоцвет, конечно же. Но именно этим. Именно этим.

То, что с ней произошло — в некотором роде приговор людям эпохи модерна. Расплата за ту игру, которую придумали символисты и которую Серебряный век в себе воплотил. ‹…›

Л.А.: Ты видела какие-то взаимосвязи с той эпохой, в которой мы живем?

Д.С.: Меня вообще завораживает русский модерн, русский Серебряный век. ‹…› Серебряный век — это последний проблеск того сияющего, полнокровного русского дня, в котором жила страна. После этого на нее опустился мрак, и этот мрак продолжается до сих пор. Она до этого долго жила во мраке, потом наступил XIX век, и с этим веком над страной постепенно начался рассвет, и в определенный момент Россия как бы просияла. Это последние дни полнокровия, полноты бытия этой земли, этой страны, этой культуры.

Л.А.: Мне кажется, что тебя так волнует Серебряный век не только потому, что это была последняя вспышка света над Россией. Но и потому, что тебе тоже скучно понимать свою жизнь как линейную цепочку событий: родилась, выросла, выучилась, родила, совершила то и это, а потом умерла. Ты тоже хочешь строить жизнь как сюжет…

Д.С.: С этим я категорически не соглашусь. Во-первых, мне никогда не бывает скучно. Во-вторых, в отличие от людей модерна, я человек верующий. И потому отношусь к пафосу жизнестроения весьма скептически.

Л.А.: Ох, Дуня… Ты ведь теперь не только кинодраматург с хорошей фильмографией, но и медийное лицо, как они это называют… Ты даже слишком живой человек для того, чтобы быть человеком счастливым и успешным в наши нулевые во всех смыслах годы… Но при этом ты всегда была немножко персонажем. И всегда об этом помнила, даже когда помнить этого не хотела.

Д.С.: Как всякий взрослый человек, я давно уже смирилась с тем, что мое внутреннее самоощущение и то, какой меня видят люди — совершенно разные вещи. Но быть персонажем… нет, уволь. Когда мне описывают эту художественную проекцию (а ты не первая, кто мне это говорит), я каждый раз изумляюсь, до какой степени она не совпадает с моими внутренними ощущениями. ‹…› Для меня нет никакого деления на мужское и женское искусство. Автор должен быть двуполым. Когда этого нет, даже самый яркий талант так или иначе ущербен. Ну, или неполон. Понимаешь, для меня Улицкая — это женская проза, а Петрушевская — нет. Я высоко ценю Ренату Литвинову, она ни на кого не похожа, дарование ее исключительно оригинально. Но неполнота его в том, что, в ее сценариях, на мой взгляд, нет героев-мужчин — есть только функции, необходимые для проявления женских характеров.

Л.А.: А Кира Георгиевна Муратова?

Д.С.: А Кира Георгиевна вне этих категорий. Она прилетела к нам с другой планеты и с глубоким горьким изумлением смотрит на все, что здесь происходит.

Если к XIX веку обратиться, то у великого Льва Николаевича было, безусловно, два пола. Но не менее великий Федор Михайлович был только мужчиной и потому в бабах не понимал совершенно — они у него либо с иконы сошли, либо желтый дом по ним плачет.

Л.А.: Все-таки странно. Пока ты писала для режиссера Алексея Учителя, у тебя были неординарные герои в экстремальных обстоятельствах. А дебютируешь в режиссуре обыкновенной историей про обыкновенных людей.

Д.С.: Минуточку. Во-первых, «не-экстремальной» была уже «Прогулка». И ее не-экстремальность была принципиальной — это был мой личный вызов отечественному кино с его бесконечными крестными отцами, проститутками, новыми русскими, перестрелками и взрывами. Во-вторых, сценарий «Времен года» я писала не для себя и снимать его не собиралась. А в-третьих… Знаешь, я давно мечтала написать историю любви, скажем, парикмахерши и таксиста. Людей, которые говорят на стертом языке, изъясняются одними словесными штампами. Я пока еще не достигла того уровня мастерства, который необходим для того, чтобы такое написать. Но сценарий «Времена года» и фильм «Связь», снятый по нему — первый шаг в эту сторону. История о ничем не выдающихся людях, у которых случилось такое несчастье, как большая любовь.

Но мне именно это интересно. Мы тут с приятельницей стояли в очереди за сигаретами в магазине. И перед нами стояла девушка в совершенно невыразимой куртке: ярко-розовой, кожаной, да еще как бы чешуйчатой. Волосы полностью выбелены, на длинных ногтях лак с аппликациями, косметика толщиной со штукатурку… Я смотрела на нее, и мне было очень жалко, что очередь так быстро проходит, потому что я готова была на нее смотреть много часов подряд. Попытаться вообразить себя этой девушкой, понять, что у нее внутри. О чем она думала, когда делала себе эти ногти; что чувствовала, когда покупала именно эту куртку; что имела в виду, накрасившись так, а не иначе. Это же самое интересное на свете — залезать в другого человека и представлять себе его изнутри. ‹…›

Л.А.: Про твои взаимоотношения с Буниным более-менее понятно. А если говорить о других мужчинах из твоих сценариев — кто из них тебе, попросту говоря, наиболее симпатичен? Вот, к примеру, в «Прогулке» два героя: Леша и Петя, Пьеро и Арлекин. Кого бы выбрала ты?

Д.С.: Мне очень нравится Алеша-Пьеро. Это ведь только в молодости кажется, что из резонеров-остроумцев выходят настоящие мужчины. А на самом-то деле они получаются из романтических мальчиков, которым в молодости обламывают рога плохие стервозные девочки. Поэтому мой любимый герой — Алеша. Затем, почти идеален Гришковец в «Прогулке»: такой мужчина-бог, мужчина-отец. Ну, есть еще, правда, доктор Керженцев из «Обаятельных людей»… Но с ним сложнее. Я для себя так и не решила — сумасшедший он или нет? Наверное, все-таки свихнулся по-настоящему в определенный момент. Притворялся-притворялся и допритворялся.

Л.А.: По-моему, отсутствие внятного ответа на этот вопрос для этого сценария принципиально.

Д.С.: Совершенно верно. Зато антагонист Керженцева, Савелов — это типаж хорошо мне знакомый. Широта богемная, обаяния море разливанное. Я люблю выпивать с такими людьми. Но замуж за него я бы не пошла. Девочки ведь всегда как рассуждают о мужчинах: пошла бы я за него замуж или нет, завела бы я с ним роман или не завела.

Л.А.: Я совершенно неправильно задала вопрос про мужчин. За кого из своих героев ты пошла бы замуж?

Д.С.: За мальчика Алешу, когда он вырастет. За Илью из «Времен года» нет, хотя он мне дико симпатичен. Но Илья слишком добротен. В мужском характере обязательно должен быть какой-то сдвиг по фазе, какая-то странность. Конечно, крайне желательно, чтобы эта странность не доходила до гениальности, как у Ивана Алексеевича. Или до убийства, как у доктора Керженцева. Но во всех замечательных людях обязательно есть какая-нибудь придурь.

Л.А.: А почему она нужна, эта придурь?

Д.С.: Я не люблю инфантильных людей, но не люблю и тех, кто повзрослел окончательно и бесповоротно. «Придурь» — это когда взрослому человеку удалось уберечь от свинцовых мерзостей жизни то детское, что когда-то было в каждом из нас. Этот «детский человек» живет во всех хороших людях.

Л.А.: Сама-то уберегла?

Д.С.: А то. По крайней мере, старалась. У меня было детство то еще, пионерское. Я, как ты знаешь, выросла в коллективе. ‹…› Коллектив — это ведь очень страшно. Я ходила в детский сад на пятидневку, потом ездила в пионерские лагери, потом какое-то время прожила в интернате — не очень долго, правда, но достаточно, чтобы остались впечатления… В подобных условиях могло быть две стратегии выживания: либо затаиться, замереть, слиться с окружающей средой-либо выбиваться в лидеры. При моем характере первая стратегия была недостижима. Оставалась вторая. Какой лучший способ избавиться от страха перед коллективом? Возглавить его. Так я стала видным деятелем пионерского движения, ходила на заседания районного, а потом и городского пионерского штаба. Папа надо мной издевался: «Когда ты, наконец, начнешь приносить пайки партийные?» Это меня страшно обижало. У нас же там было, понимаешь, братание: пели песни, положив друг другу руки на плечи, раскачиваясь: «Лыжи у печки стоят», «Белые флаги разлук вывесил старый Домбай». Моя мать недавно сказала: «Характер моей старшей дочери сформировали две книги — „Три мушкетера“ и „Два капитана“». Третьей книгой был «Остров сокровищ». В этой книге капитан Александр Смоллетт говорит Хокинсу: «Больше я Вас, Хокинс, в плаванье не возьму. Потому что Вы, Хокинс, из породы любимчиков». Я всегда старалась быть любимчиком. Не из жажды любви, а из страха перед нелюбовью.

Дуня Смирнова: «Я мечтаю написать историю любви парикмахерши и таксиста…» (Беседу ведет Любовь Аркус) // Дуня Смирнова. Связь: [киносценарии]. СПб.: Сеанс; Амфора, 2006.