Дом был большой и по-старинному красивый. Время обломало об него зубы: кое-где отвалилась штукатурка, разрушились лепные карнизы, ржавчина изъела узорные водостоки. Дом был старый, но его изношенность казалась даже нарядной. Дом охраняется государством, хотя об этом не сообщает чугунная табличка на стене. Охраняется, потому что в нем живут люди.
Дом будут ремонтировать. Ставят конструкции, закрепляют их железными замками, настилают душистые доски, привинчивают барьеры, прилаживают лесенки. И так — этаж за этажом —- до самой крыши, пока весь дом не оденется в леса...
Однажды было жарко. Женщины-ремонтеры загорали на крыше. Обедали. Молодые поснимали рубахи, оставшись в лифчиках и мазанных известью брюках. Снизу раздался свист. На крышу поднялась работница с авоськой помидоров.
— Верка, — позвала она.— Хахаль внизу!
Верка, тридцатилетняя блондинка, яркая, как фруктово-ягодный букет, лениво повернулась на спину, по-правила бумажку на носу и отмахнулась:
— А ну его.
— Может, подаришь? — хохотнула другая.
— Забирай.
— Ха, богатая какая!
— Добра-то. Две брючины — весь мужчина, -— ленясь открыть глаза, сказала Верка.
— Верка, и где ты таких рыженьких достаешь?
Верка открыла глаза:
— Рыжий не мой.
— У Верки весь табун вороной, — вставила пожилая каленая солнцем работница.
Женщины засмеялись, а одна, почти девочка — плечики нежные — посмотрела на Верку с восхищением и страхом.
Из-за дымохода вышла женщина; дородная и, видимо, очень сильная. Она поправила платок и пошла туда, где можно было спуститься с крыши.
— Зинка! Да никак это тебя к телефону зовут?!
— А что такого? — обернулась Зина.
— Зиночка, ты прыгай, родимая, он поймает.
— От, дуры! — улыбнулась Зина и стала спускаться.
— Везет же некоторым...
— Девушки! — позвала пожилая, и все загремели по крыше к краю, чтобы посмотреть на Зинкиного хахаля. Только Верка осталась лежать, ленивая и усталая.
Женщины смотрели вниз, а пожилая ласково подтвердила:
— Рыженький.
Некрополь в Лавре. Здесь прохладно и тихо. На скамейке сидит красивый старик, он отдыхает, положив кра-сивые руки на трость. Он отсутствует, он далеко. В конце аллеи служитель поливает из шланга мраморную скалу’ надгробья, а рядом неподвижно стоит нарядная девочка, выставив руки навстречу брызгам, и молчит, хотя ей хочется закричать от восторга. В другой стороне экскурсовод дает разъяснение группе иностранцев, один из них непрерывно щелкает фотоаппаратом. Экскурсовод говорит не по-русски, и поэтому знакомые имена прославленных композиторов кажутся чужими. Она на секунду замолкает, увидев Борьку.
Борька Голубев, невысокий, крепкий малый, нетерпеливо поглядывал на часы и мял в кулаке теннисный мяч. У Борьки еще детское лицо, но руки дровосека, — видимо, с тугим теннисным мячом он не расстается уже много лет.
Рассказав о композиторах, экскурсовод повела иностранцев навстречу Борьке.
— В чем дело? — спросила она на ходу.
— Теть Кать, у мамы день рождения...
— Ну?
— Одолжите пятерку.
— Когда отдашь?
— В зарплату.
— Что ты ей подаришь?
— Еще не знаю.
— Лучше подешевле, но с выдумкой...
Тетка через плечо покосилась на иноземцев:
— Возьмешь деньги, а сумку отдашь контролеру.
— Спасибо,— Борька незаметно взял у нее сумочку.
Тетке не хотелось при гостях заниматься мелочами, недостойными великих могил. Она подвела иностран-цев к надгробию Достоевского. Они все разом нацелили свою драгоценную оптику на бюст знаменитого писателя. Пока они щелкали, тетка молчала, сердито поджав губы, недовольная этим деловитым щелканьем. Потом заговорила и так значительно, с такой гордостью, будто была лично знакома с Федором Михайловичем и совсем недавно сама схоронила его.
Борька работает водителем мотофургона, на боку которого нарисованы пышный торт и письменный совет: покупайте кондитерские изделия. Целый день он обслуживает разные пищеблоки, и из кармана его «бобочки» торчат накладные. Талантов у Борьки никаких не обнаружилось ни в детстве, ни позже, хотя он сочинил такую песенку:
Синенькая девочка иде-ет.
Красненькая девочка иде-ет.
Вот и все. Никто в мире не напевает ее, кроме Борьки.
Борька нес на голове ящик с пирожными, направляясь в недра стеклянного кафе, когда громкий голос позвал:
— Эй, Голубка!
Борька оглянулся. Голубка — это его школьное прозвище. За стойкой сидел Леонард и махал ему. Борька кивнул и прошел в буфет. Заведующая, качнув тяжелыми серьгами, заглянула в ящик и строго упрекнула:
— Опять эклеры, Голубев.
— Вы сами же просили, — кротко заметил Борька. Заведующая пальцем, закованным в золото, стала считать пирожные.
Борька сжимал теннисный мяч и испуганно следил за пальцем. В этом кафе ему всегда казалось, что у него обязательно будет недостача...
Борька вышел в зал, направился было к Леонарду, но увидел, что тот сидит в обществе двух девушек с высо-кими прическами, и раздумал. Леонард заметил его и снова громко позвал:
— Голубка, иди к нам.
Борька подошел.
— Здравствуйте, — сказал он и смутился. Ему казалось, что у одной из девушек слишком обнажено смуглое колено.
Девушки посмотрели на Борьку с высоты табуретов. Рост и возраст, семейное положение и многое другое они определили в нем в одно мгновение и вернулись к своим пирожкам.
— Слушай, Голубка, ты читал, Васька Разумовский получил мастера спорта,— сообщил Леонард не обора-чиваясь, так как знал, что его красивый профиль находится в наивыгоднейшем положении.
— Читал.
— Леонард, почему ты зовешь его Голубкой?— спросило колено.
Леонард громко заржал:
— Во-первых, он Голубев, а во-вторых, жутко скромный.
— Ой, как интересно!— пискнула другая
Борька бросил мячик об пол, поймал и посмотрел на Леонарда с укоризной
— У нас в школе у всех были прозвища, — продолжал Леонард. Например, Ваську Разумовского звали Разумный. Просто так от противного.
— А как звучит ваше настоящее имя, Голубки? спросило колено.
— Боря.
— Вам пора уже называться Борисом, сказало колено, вставая,
Леонард жизнерадостно засмеялся, а другая девушка тронула Борьку за руку и сказала:
— Вы не обижайтесь, пожалуйста.
Он смотрел вслед девушкам и только теперь холодно выговаривал товарищу:
— Сколько раз я тебя просил, не называй меня Голубкой.
— Да брось ты, подумаешь...
— Я же не называю тебя как в школе Леонардо Недовинченный.
— Да пожалуйста, — разрешил Леонард, надевая на плечо элегантную сумку с инструментом.
Они вышли на улицу. Леонард нес свое лицо как икону.
— А ты давно их знаешь?— спросил Борька.
Девушки бежали через площадь.
— Этих? Второй день. Я у них в галантерее телефон менял.
— И сразу на «ты»?!
— А чего церемониться? Ты что сегодня вечером делаешь?
— Работаю. Я залез в долги.
— Много?
— Пять рублей.
— Голубка!!! Ну ты просто погряз!
Клепиков Ю. Мама вышла замуж. Фрагмент сценария // Клепиков Ю. Пацаны. Сценарии. Л.: Искусство, 1988.