«Мама вышла замуж»

Дом был большой и по-старинному красивый. Время обломало об него зубы: кое-где отвалилась штукатурка, разрушились лепные карнизы, ржавчина изъела узорные водостоки. Дом был старый, но его изношенность казалась даже нарядной. Дом охраняется государством, хотя об этом не сообщает чугунная табличка на стене. Охраняется, потому что в нем живут люди.
Дом будут ремонтировать. Ставят конструкции, закрепляют их железными замками, настилают душистые доски, привинчивают барьеры, прилаживают лесенки. И так — этаж за этажом — до самой крыши, пока весь дом не оденется в леса...

Однажды было жарко. Женщины-ремонтеры загорали на крыше. Обедали. Молодые поснимали рубахи, оставшись в лифчиках и мазанных известью брюках. Снизу раздался свист. На крышу поднялась работница с авоськой помидоров.
— Верка, — позвала она. — Хахаль внизу!
Верка, тридцатилетняя блондинка, яркая, как фруктово-ягодный букет, лениво повернулась на спину, поправила бумажку на носу и отмахнулась:
— А ну его.
— Может, подаришь? — хохотнула другая.
— Забирай.
— Ха, богатая какая!
— Добра-то. Две брючины — весь мужчина, — ленясь открыть глаза, сказала Верка.
— Верка, и где ты таких рыженьких достаешь? 
Верка открыла глаза:
— Рыжий не мой.
— У Верки весь табун вороной, — вставила пожилая каленая солнцем работница.
Женщины засмеялись, а одна, почти девочка — плечики нежные — посмотрела на Верку с восхищением и страхом.
Из-за дымохода вышла женщина, дородная и, видимо, очень сильная. Она поправила платок и пошла туда, где можно было спуститься с крыши.
— Зинка! Да никак это тебя к телефону зовут?!
— А что такого? — обернулась Зина.
— Зиночка, ты прыгай, родимая, он поймает.
— От, дуры! — улыбнулась Зина и стала спускаться.
— Везет же некоторым...
— Девушки! — позвала пожилая, и все загремели по крыше к краю, чтобы посмотреть на Зинкиного хахаля. Только Верка осталась лежать, ленивая и усталая.
Женщины смотрели вниз, а пожилая ласково подтвердила:
— Рыженький.

Некрополь в Лавре. Здесь прохладно и тихо. На скамейке сидит красивый старик, он отдыхает, положив красивые руки на трость. Он отсутствует, он далеко. В конце аллеи служитель поливает из шланга мраморную скалу надгробья, а рядом неподвижно стоит нарядная девочка, выставив руки навстречу брызгам, и молчит, хотя ей хочется закричать от восторга. В другой стороне экскурсовод дает разъяснение группе иностранцев, один из них непрерывно щелкает фотоаппаратом. Экскурсовод говорит не по-русски, и поэтому знакомые имена прославленных композиторов кажутся чужими. Она на секунду замолкает, увидев Борьку.
Борька Голубев, невысокий, крепкий малый, нетерпеливо поглядывал на часы и мял в кулаке теннисный мяч. У Борьки еще детское лицо, но руки дровосека, — видимо, с тугим теннисным мячом он не расстается уже много лет.
Рассказав о композиторах, экскурсовод повела иностранцев навстречу Борьке.
— В чем дело? — спросила она на ходу.
— Теть Кать, у мамы день рождения...
— Ну?
— Одолжите пятерку.
— Когда отдашь?
— В зарплату.
— Что ты ей подаришь?
— Еще не знаю.
— Лучше подешевле, но с выдумкой... 
Тетка через плечо покосилась на иноземцев:
— Возьмешь деньги, а сумку отдашь контролеру.
— Спасибо, — Борька незаметно взял у нее сумочку.
Тетке не хотелось при гостях заниматься мелочами, недостойными великих могил. Она подвела иностранцев к надгробию Достоевского. Они все разом нацелили свою драгоценную оптику на бюст знаменитого писателя. Пока они щелкали, тетка молчала, сердито поджав губы, недовольная этим деловитым щелканьем. Потом заговорила и так значительно, с такой гордостью, будто была лично знакома с Федором Михайловичем и совсем недавно сама схоронила его.

Борька работает водителем мотофургона, на боку которого нарисованы пышный торт и письменный совет: покупайте кондитерские изделия. Целый день он обслуживает разные пищеблоки, и из кармана его «бобочки» торчат накладные. Талантов у Борьки никаких не обнаружилось ни в детстве, ни позже, хотя он сочинил такую песенку:
Синенькая девочка иде-ет.
Красненькая девочка иде-ет.
Вот и все. Никто в мире не напевает ее, кроме Борьки.

Борька нес на голове ящик с пирожными, направляясь в недра стеклянного кафе, когда громкий голос позвал:
— Эй, Голубка!
Борька оглянулся. Голубка — это его школьное прозвище. За стойкой сидел Леонард и махал ему. Борька кивнул и прошел в буфет. Заведующая, качнув тяжелыми серьгами, заглянула в ящик и строго упрекнула:
— Опять эклеры, Голубев.
— Вы сами же просили, — кротко заметил Борька.
Заведующая пальцем, закованным в золото, стала считать пирожные.
Борька сжимал теннисный мяч и испуганно следил за пальцем. В этом кафе ему всегда казалось, что у него обязательно будет недостача...
Борька вышел в зал, направился было к Леонарду, но увидел, что тот сидит в обществе двух девушек с высокими прическами, и раздумал. Леонард заметил его и снова громко позвал:
— Голубка, иди к нам. 
Борька подошел.
— Здравствуйте, — сказал он и смутился. Ему казалось, что у одной из девушек слишком обнажено смуглое колено.
Девушки посмотрели на Борьку с высоты табуретов. Рост и возраст, семейное положение и многое другое они определили в нем в одно мгновение и вернулись к своим пирожкам.
— Слушай, Голубка, ты читал, Васька Разумовский получил мастера спорта, — сообщил Леонард не оборачиваясь, так как знал, что его красивый профиль находится в наивыгоднейшем положении.
— Читал.
— Леонард, почему ты зовешь его Голубкой? — спросило колено.
Леонард громко заржал:
— Во-первых, он Голубев, а во-вторых, жутко скромный.
— Ой, как интересно! — пискнула другая.
Борька бросил мячик об пол, поймал и посмотрел на Леонарда с укоризной.
— У нас в школе у всех были прозвища, — продолжал Леонард. — Например, Ваську Разумовского звали Безумный. Просто так — от противного.
— А как звучит ваше настоящее имя, Голубка? — спросило колено.
— Боря.
— Вам пора уже называться Борисом, — сказало колено, вставая.
Леонард жизнерадостно засмеялся, а другая девушка тронула Борьку за руку и сказала:
— Вы не обижайтесь, пожалуйста.
Он смотрел вслед девушкам и только теперь холодно выговаривал товарищу:
— Сколько раз я тебя просил, не называй меня Голубкой.
— Да брось ты, подумаешь...
— Я же не называю тебя как в школе — Леонардо Недовинченный.
— Да пожалуйста, — разрешил Леонард, надевая на плечо элегантную сумку с инструментом.
Они вышли на улицу. Леонард нес свое лицо как икону.
— А ты давно их знаешь? — спросил Борька.
Девушки бежали через площадь.
— Этих? Второй день. Я у них в галантерее телефон менял.
— И сразу на «ты»?!
— А чего церемониться? Ты что сегодня вечером делаешь?
— Работаю. Я залез в долги.
— Много?
— Пять рублей.
— Голубка!!! Ну ты просто погряз!

Вечером Борька вкалывал на базе речного порта, где можно оперативно заработать, если не боишься пропахнуть сушеной воблой.
На ленте транспортера плыли рогожные мешки. С ленты мешки соскальзывали на плечи парней, они уносили их в угол навеса, где складывали штабелями.
Борька стоял под транспортером.
— Подработать пришел?
— Ага.
— А может у тебя папа профессор, мама балерина? — спросил широкоплечий малый, пробуя старенький Борькин свитер.
— Нет, — Борька вежливо улыбнулся, хотя шутка ему не понравилась.
— А вот, глянь, Феденька Чернигов, внук академика, ему бы в постельке спать, а он... Братцы! Да держите его!
Мешок, упав на плечи худенького подростка, сбил его с ног. Мальчишка, чтобы не мешать другим, торопился оттащить мешок в сторону.
— Васька, не надоело тебе над школьником издеваться? — сказал очкарик.
— А кто издевается, кто издевается? Издева-ается, — с натугой передразнил Васька, таща мешок.
Борька, скинув свой груз, хотел помочь Феде.
— Я сам! — огрызнулся тот. На шее у него подергивалась тоненькая жилка.
На ленте транспортера густо плыли мешки. Парни один за другим подставляли плечи, подхватывали мешки за углы.
Васька обернулся, присел, чтобы быть одного роста с Федей, который стоял за Борькой, и спросил:
— Феденька, тебя в школу на машине возят, а? 
Подросток тоскливо отвернулся и стал смотреть на реку, где уже зажглись огни.
— Брезгует разговаривать, — подмигнул Васька Борьке и позвал: — Феденька, Федюньчик, хочешь шоколадку?
Борька близко видел вспотевшее широкое лицо Васьки с кольцами прилипших ко лбу волос и кусал губы, так ему хотелось ударить по этой роже. Но не ударил и ничего не сказал.
Мешок снова сбил подростка, и снова Федя торопливо тащил свой груз от транспортера. Оттащив мешок к штабелю, он трудно выпрямился и вышел из-под навеса. Прислонился к фонарному столбу, вынул платок, но спрятал его и вытер лоб рукавом.
Подошел очкарик. Закурил.
— У тебя гантели есть? — спросил он.
— Есть. Ну и что?
— Гирями тебе еще рановато заниматься.
— Я и курить бросил, — открылся Федя.
— Это хорошо.
— Нет, я потом опять начну.
— Зачем?
— Меня такие, как этот, — Федя кивнул под навес, — за человека не считают.
— Наплюй, — посоветовал очкарик.
— Я потом наплюю, — с угрозой пообещал Федя.
— А я тебе говорю, наплюй, не обращай внимания, не удостаивай. И потом, ну что ты ему сделаешь?
Федя молчал.
— Вообще, живи спокойно, не вмешивайся куда не надо, — поучал очкарик. — Вот я. Когда был помоложе, кретин, тоже петуши-ился, горячи-ился, кипяти-ился. И знаешь, что со мной случилось?
— Что?
— Я охрип.
...Весь угол навеса уже забит мешками.
Федя подошел к транспортеру с отчаянной решимостью. Приподнялся на носках, поставил плечи и покосился через плечо. Мешок, покачиваясь на роликах под лентой, приближался и становился все больше и больше. Федя открыл рот от напряженного ожидания и, когда мешок уже свалился ему на плечи, точно поймал его за углы и не упал. Несколько рук протянулось поддержать его.
— Сам! — заорал Федя, оглядывая земляной пол. И пошел.
— Вот это мощь! — притворно удивился Васька.
— Заткнись, — попросил его очкарик и добавил: — Пожалуйста.
Васька хлопал в ладоши.
— Феденька, поздравляю! — кричал он. — Ты теперь настоящий биндюжник, так и скажи деду!
Федя, помахивая кистями рук, подошел к Ваське и, глядя снизу вверх, тихо спросил:
— За что вы меня ненавидите?
— Я? Тебя?! — Васька запрокинул голову, полную хохота, и обнял Федю.
Мальчишка нервно вырвался и отошел прочь. Борька подошел к Феде и спросил:
— Тебе в какую сторону домой?
— По течению, я на лодке.
Борька подождал, не пригласит ли Федя в свою лодку и его, но Федя молчал. Борька был самолюбив и сам не попросился.
Ребята таскали мешки. И один из них снова сбил Федю.

Борька пришел домой, когда за окном начинало светать. У них с мамой отдельная однокомнатная квартирка. Борька, стараясь не шуметь, прошел на кухню. Долго пил из носика чайника, после воблы одолела жажда. Потом достал из кармана купленный на одолженные и уже заработанные деньги пестрый платок. На разных языках он весь был за мир. Борька пошел в коридорчик и привязал платок к ручке двери, которая вела в комнату. Это чтобы утром, уходя на работу, мама неожиданно нашла Борькин подарок. Борька был доволен, он улыбался, и с этой улыбкой вошел в комнату.
Мамина кровать была заправлена.
Мамы не было дома.

Мама Зина в нарядной кофте сидела на подстеленной газете, а Рыжий устроился рядом, положив голову ей на колени, и жевал травинку. Они о чем-то говорили. Вернее, говорила мама Зина, а Рыжий слушал. А говорить она могла о разном, мало ли о чем... О себе, о Борьке, о подругах, о квартире, о том, что живут они теперь вот здесь, в новом районе, где еще не очень уютно и пустовато, где еще остались котлованы, вроде того, на краю которого они сейчас сидели. А дома новые, чистые, стоят отдельно друг от друга, как корабли. И шагают между домами мачты высоковольтных передач. И в стороне еще с вечера дымят кучи подожженного мусора. А в другой стороне, рядом с автострадой, по которой бегут в аэропорт редкие машины, в мокром от росы газоне старый дворник косит траву, совсем как в деревне.
Где-то зазвонил будильник, самый ранний, и тогда мама Зина хотела встать, но Рыжий не пускал ее, а она все-таки встала, и он пошел ее провожать.
Между двумя железными ногами гудящей высоковольтной мачты была натянута веревка. На веревке висели простыни, наволочки и кое-какое бельишко, Борькино и Зинкино.
— Вон наш балкон, — сказала мама Зина, и ее рука появилась поверх простыни.
А он обнял ее там, за простынями и наволочками.
— Хватит, Витя, — устало попросила она. — Завтра.
— Почему завтра?
— Ну, сегодня. Хватит. Уходи.
Мама Зина стала снимать белье. В окнах заиграло солнце. Затрещал один будильник, из другого дома ответил второй, потом третий. А мама Зина стояла в этом солнечном перезвоне с бельем на согнутой руке, смотрела вслед рыжему Витьке, который уже далеко шел вдоль по высоковольтной линии.

Мама Зина торопливо бежала по лестнице. Соседи уже шли на работу.
— Здрасте.
— Здрасте.
...Открыв дверь, мама увидела голую Борькину спину. Он сидел на кухне и пил чай.
— Борька, который час? — быстро спросила мама и шмыгнула в комнату. Бросила белье на кровать. Стала снимать кофту. И тут поняла, что он ей не ответил.
Она медленно открыла сумочку, достала троллейбусный билетик и нацепила его на гвоздик на стене. Там уже было нацеплено несколько билетов. Все они были счастливые, иначе зачем бы она их собирала? Мама немного постояла, оцепенев. Потом, расстроенная, стала торопливо переодеваться, ожесточенно расчесывать волосы. Направилась на кухню и... увидела платок, привязанный к ручке двери.
— Борька, это мне?! Вот спасибо-то! Ой, да чего-то не по-нашему написано!
И вышла в кухню, и обняла сына, и стала целовать его куда-то под мышку. Но Борька зло вырвался и ушел в комнату.
— Фу, какой ты, — обиделась мама. — И главное надулся. Что ты надулся?
Борька назло включил радио. Мама вздохнула и налила себе чаю. 

Полдень. В заляпанном комбинезоне Зина выглядела непомерно большой. Доски настила так и гнулись под ней. Она шлепала на стену раствор. Шлепала мастерок за мастерком, ожесточенно, зло — бац! бац! Замазывала, разравнивала и снова выгребала раствор из большого ведра.
Где-то рядом негромко играла музыка, красивая и незнакомая Зине. Опорожнив ведро, Зина прицепила его к тросу и отправила вниз.
Сверху улица казалась игрушечной. Проехала поливальная машина, вода шла из нее бесшумным веером. У гастронома стояли две детские коляски. Навстречу друг другу шли легкие зонтики, а людей под ними не было видно. Музыка доносилась из открытого окна на той площадке, где работала Зина. Она подошла и заглянула.
В плетеном кресле дремал старик. На коленях у него сидела большая серая кошка. Она смотрела на Зину испуганными круглыми глазами, точно спрашивала: «Что такое?» И предупреждала: «Я разбужу его, имей в виду». Оба они, старик и кошка, были пушистые, теплые и какие-то покинутые. Старик открыл глаза и посмотрел на Зину. Она чувствовала себя неловко за то, что пришла вроде бы без стука.
— Здрасте, — сказала Зина. Старик кивнул и погладил кошку.
— Я потом закрою окно, ладно?
— Хорошо, — кивнул старик.
— А то у нас тут грязновато...
Старик не ответил. Он слушал музыку, и она рисовала ему картины, которых никто и никогда не узнает. Внутренним чутьем Зина поняла святость этой минуты и отошла от окна.
Она присела на доски, закрыла глаза и ничего не слышала, кроме музыки. Не слышала, как мимо прошла своей отдающейся, бесстыдной походкой Верка. Не видела, как Верка поправила косынку, заглянув в оконное стекло, как в зеркало. Не видела, как Верка оглянулась на нее и что-то сказала. Не видела, как созванные Веркой работницы пришли посмотреть на нее, Зину. И что-то говорили, улыбались и понимающе подмигивали. Не знала Зина, что ведро с раствором уже поднялось снизу и слегка качалось на тросе около барьера. Зина просто спала.
— Зина, Зинк! — позвала Верка, присев рядом на корточки.
— А?
— Ты что, заболела, что ли?
— С чего ты взяла?
— Да ты уж неделю как ненормальная. Чуть передых — кемаришь.
— А тебе-то что?
— Ничего, — Верка пожала плечами.
— Ну и иди отсюда. А вы что уставились? — заметила Зина остальных. — Давно не виделись?
Зина встала и принялась снимать с троса ведро.
— Вот они, рыжие-то, до чего доводят, — подбросила Верка и со смехом присела, потому что Зина замахнулась на нее, но не ударила, а сама улыбнулась. Все стали расходиться по своим местам.

Дом жил своей вечерней жизнью, как вдруг его покой был нарушен. Из-за угла, громыхая железом, выползло ревущее чудовище. Сидевший за рычагами бульдозера рыжий Витя Леонов с удовольствием рассматривал недоумевающие и сердитые лица в окнах и на балконе. Он как бы свидетельствовал о своем первом официальном прибытии. Ему что-то кричали, вероятно о том, что рабочий день кончился, черт возьми, и требовали тишины. И, разумеется, никого не было слышно.
Витя выключил мотор.
— Здравствуйте, — поклонился он старушке из первого этажа.
Старуха оказалась неразговорчивой. Остальные зрители ждали, что же будет дальше.
— Зина-а! — громко позвал Витя.
«Зрители», как по команде, повернули головы туда, откуда ожидался выход «героини».
Мама Зина, удивленная и напуганная, вышла на балкон. За ней Борька. Он впервые увидел рыжего и неприязненно рассматривал его сверху.
— Тащи воды! — весело потребовал Витя.
Мама Зина показала ему крепкий кулак и, тихо ругнувшись, ушла в комнату.
Во дворе наступил небольшой антракт. Соседи переговаривались, кивали головами и, вероятно, предугадывали дальнейшие события.
— Боря, снеси воды, а? — попросила мама.
— Вот еще! — он застучал мячом по полу. Дома от Голубки, каким его знали товарищи, не оставалось и перышка. Борька бывал груб и несносен.
— Я тебя очень прошу, Боренька.
— Я сказал — все! — отрезал Борька.
Маме очень хотелось, чтобы все получилось по-хорошему, по-семейному, мол, позвали ее, воду отнес сын. Но она поняла, что не уговорит Борьку, и пошла на кухню наливать воду.
— В кого ты такой уродился?
— В отца.
— Тю, остряк-самоучка. Будто ты его помнишь.
— Неважно. Это гены.
— Чего-о?
— Ты этого не поймешь.
— О, здрасте, дождалась благодарности...
Она вышла из подъезда с ведром воды и, придерживая подол халатика, пошла к бульдозеру. Только что она была сварлива, а сейчас идет смущенная, как девочка. Ей было неловко и стыдно за эту публичность, и за халатик, и за голые ноги, и за стоптанные туфли. А Витя видел в ней красивую, здоровую женщину. Он горделиво посмотрел в «зал» и принял ведро.
— Не хочет знакомиться, — Витя кивнул наверх, говоря о Борьке.
— А кто ж так делает! — ворчала Зина. — Цирк тебе здесь, что ли?
— А чо?
— Чо-о! Хоть бы уважение имел. Приоделся бы, что ли. Ходишь обормот обормотом. Пришел бы в гости, тогда было бы все, как у людей. А то приперся на тракторе, здрасте вам.
— А чо люди? Главное лю-юди... Да я людям хоть сейчас могу сказать.
— Что?
— Ну, что я к тебе питаю. 
— С ума сошел! — обрадовалась и напугалась Зина.
— А чо?
— Чо-о! Стыда у тебя, что волос на камне.
— А чо мне стыдиться-то? — он протянул ей ведро и спрыгнул на землю.
Зина, скрывая радость, мол, вот какой у меня парень, посмотрела в «зал» и тут же смутилась и стала ногой, круглой, как кегля, чертить по земле, и они о чем-то говорили...
Но Борька не знал о чем. Он смотрел на них сверху, из окна кухни и в эту минуту не любил мать. Он смотрел вниз, пока бульдозер не взревел и не поехал. Борька уныло пошел в комнату, завалился на свою раскладушку и открыл журнал. Но читать он не мог. И даже фотография, на которой блистательный Эйсебио фантастическим ударом забивал гол, не могла привлечь его внимания. Он вскочил и растерянно запел:

Хочу мужа, 
Хочу мужа...

Но замолчал. Дождался, когда пришла мать и тогда начал сначала, назло ей:

Хочу мужа. 
Хочу мужа,
Хочу мужа я.
А без мужа
Хуже стужи
Будет жизнь моя.
Хочу мужа...

Мама села на стул, как школьница, и, не спуская с Борьки глаз, молча дослушала это хамство до конца. Потом сказала:
— Боря, а я хочу с тобой посоветоваться.
— Ну?
— Что, если я выйду замуж?
— Ну и пожалуйста.
— Борис, я хочу, чтобы ты...
— Да пожалуйста, пожалуйста.
— Боренька, вот ты сердишься, а ведь я о тебе забочусь.
Борька усмехнулся, и это было хуже мата, но мама стерпела. 
— А что? Чем тебе плохо? У тебя же нет отца, а теперь...
— Ты мне отца не трогай, — холодно сказал Борька.
— А я и не трогаю. Чем я тронула? Я только говорю, Витя хороший человек, он тебя не обидит. Отца он, может, и не заменит, а втроем-то все теплей будет.
— Не трогай отца! — приказал Борька.
Мама встала.
— А что же мне теперь... вековухой прикажешь быть, — и страшным голосом закончила: — А?!
Борька вздрогнул.
— Да пожалуйста, пожалуйста, женись, — перепутал он.
— Не-е-ет, ты не так скажи, — мама обняла Борьку. — Ты, Боря, по-хорошему скажи.
— Пусти! — вырывался Борька.
Но мама крепко держала его могучими руками.
— Ну, чем он тебе плох? Чем? Что он тебе плохого сделал! Ты же его совсем не знаешь!
— Пусти! — Борька стал не на шутку бороться.
— Ты пойми, глупый, встретила я хорошего человека, как же я его буду пинать от себя? Может, я другого и не встречу, а мне молодого времени мало осталось, а ты женишься, уйдешь...
— Пусти!
— ...а я тут одна куковать буду.
— Да! Да! Да! Да! — озверел Борька и боролся с большим сильным телом матери, пока не свалил ее на кровать.
Он тяжело дышал. Его голова лежала на ее груди и впервые за всю свою жизнь Борька почувствовал, что это не материнская грудь и сама мать не просто мама, а женщина, горячая, пугающая и еще молодая. Это больно ударило Борьку, и тут он понял, что-то, о чем говорила мать, — неотвратимо. И тогда ему захотелось обидеть ее. Он встал и ляпнул:
— Между прочим, у тебя есть седые волосы.
Как же он был удивлен, когда мать не обиделась, а засмеялась. Она встала, застегнула халатик и, все улыбаясь, поправила скатерть на столе, подняла упавший стул, потом подошла к зеркалу, стала поправлять растрепавшиеся волосы и только тут заплакала от обиды.

В парке на танцплощадке толкалась молодежь. Борька и Леонард стояли и смотрели. Смотрели по-разному. Борька смотрел на лица девушек и, только стесняясь, на ноги. А Леонард интересовался исключительно ногами. Девочки в нарядных платьях ждали принцев, которые пригласят их танцевать. Но принцесс было больше, поэтому принцы могли выбирать.
— Бери вон ту, — посоветовал Леонард, покачиваясь в такт музыке.
— Высокая, — отказался Борька.
Ему понравилась одна девушка, но она уже танцевала.
— Тогда вон ту.
— Какую?
— В полосатом.
— Толстая.
— А ну тебя к черту! Ты что, жениться пришел?
— Ну все-таки, — слабо улыбнулся Борька.
— Хорошо, кто тебе здесь нравится?
— Здесь?
— Да, здесь.
Борька застенчиво посмотрел вокруг. Ему очень нравилась девушка, которая уже танцевала. Но он сказал:
— Вообще-то никто.
— Ой, как ты мне надоел! На, подержи, — Леонард отдал Борьке сигарету, придал лицу скучающее выражение и отплыл красивым профилем в сторону причесок и платьев.
Борька видел, как он прошел вдоль строя принцесс и выбрал красивые ноги.
Борька дождался, когда девушка, которая ему понравилась, освободилась, и двинулся к ней. Он подошел совсем близко. Борька видел трогательные завитушки на ее нежном затылке, и ему хотелось дотронуться до них. Борька откашлялся и хрипло сказал:
— Можно вас пригласить?
— Вы мне?                                                                                                      — Да.
— Я с мужем, — строго сказала девушка.
— Извините, — смутился Борька.
— А вы пригласите мою подругу, — улыбнулась девушка.
Борька обиженно отошел.
Он спустился с площадки, прислонился к дереву. Леонард подвел свою девушку к краю и о чем-то лихо болтал. Девушка кивала и улыбалась.
Леонард чиркнул спичкой о подошву и прикурил. На девушку этот ковбойский трюк произвел впечатление. Леонард поставил ботинок так, что Борька видел — на подошву ботинка кнопкой был притиснут серный бок от спичечной коробки. Борька запрокинул голову и засмеялся. Но его не было слышно, потому что ударил фейерверк.

На фейерверк смотрели Зина и рыжий Витя. Они стояли около аттракциона «силомер». Его хозяйка сидела на стуле и вязала. На земле стояла пол-литровая банка, а в ней скакал клубок шерсти.
— Разрешите побеспокоить вас, — Витя протянул хозяйке билет.
— Это «Нестерова петля», — сказала хозяйка.
— Может, этот?
— «Чертово колесо». Витька вынул горсть билетов.
— Где-то здесь.
— Вот этот.
— Так, порядок. Подержи, — Витя отдал пиджак Зине. — Где кувалда? Ага, вижу.
Витя поплевал на руки и посмотрел на Зину.
— Может, попробуешь?
— Давай.
Сразу собрались любопытные. Зина размахнулась и ударила. Планка силомера подскочила вверх.
— Ого! — сказал кто-то.
Зина вошла в азарт и кувалдила, что есть силы.
— Во дает! Во дает!
— Ну и баба!
А Витя скрестил руки на груди и стоял победителем, как бы говоря: «Между прочим, баба моя».

Потом они качались на качелях, и Витя так раскачал лодку, что Зина визжала и просила остановиться. А на других качелях неподвижно сидели две женщины в одинаковых платьях, с одинаковым выражением лиц, и глаза их качались, следя за лодкой, в которой качались мужчина и женщина. Потом они посмотрели друг на друга и, прочитав в глазах одну мысль, одну жалобу, улыбнулись и стали неумело, как-то жалко раскачиваться. Но все-таки раскачались и довольно сильно. Наверное, им тоже было страшно, но они молчали, потому что им некому было пожаловаться. Так они качались прямые, полные достоинства и не смотрели на другую лодку, а ветер взрывал их волосы и платья. Скрипели железные тросы. Где-то далеко, в другом конце парка, духовой оркестр исполнял старинный вальс.

Зина и Верка ремонтировали облупленного ангелочка.
— В рестораны-то он тебя водит? — спросила Верка.
— Нет, что ты!
— Ну, а с Борькой он как?
— Да никак. Не показался он Борьке.
— Вот, Зинаида, с детями-то как.
— Не говори.
— А ты подружи его с Борькой.
— Как?!
— Господи, ну пусть подарит что-нибудь, пусть подлижется.
— Верка! Он же мне билет на футбол для него передал!
Зина озабоченно стала мыть руки в ведре.
— Билет! Подумаешь! Пусть побогаче что-нибудь приготовит. Сколько он зарабатывает?
— А я откуда знаю?
— Ой, ну ты меня удивляешь! А что ж ты о нем знаешь?
— Знаю, что разведенный он, бездетный. Мать у него есть. Старушка, подгородняя, домик у нее... Сам в общежитии живет...
— Пьет?
— Не пойму.
— Ничего ты о нем не знаешь. Ты бы в общежитье сходила, что ли.
— Неловко мне.
— Ты прям как девочка! Неловко ей, ха! Ты мне скажи, идешь ты за него?
— Зовет.
— А ты и развесила уши, разневестилась? В темную пойдешь, да? Иди, иди.
Зина засмеялась, стала вытирать руки.
— Странно мне, как ты рассуждаешь. Он ко мне вон как, а я, по-твоему, давай шарить, что у него назади, что впереди. Не могу я так.
— Ну и дура! Потом слезами умоешься.
— Ты же его не знаешь.
— А, брось ты. Много я их перевидела.
— Сказала бы я тебе, да обидишься. 
Верка прекратила работу.
— А ты не обижай, — строго сказала она. — Меня легко обидеть.
— Верка, что ты! Что ты! Я же ничего не сказала, Веронька!
— Эй вы, сто раз красивые! — крикнул им ремонтер и показал на ведро, которое дожидалось их на тросе. Зина приняла ведро, торопливо приласкалась к Верке и пошла по настилу. Постучала в окно, за которым всегда звучала музыка.
— Дмитрий Петрович, можно я позвоню?
Старик кивнул и продолжал заниматься своим пасьянсом.
— Извините, — сказала Зина, набирая номер. С телефоном она обращалась осторожно, как человек, который редко звонит
— Але, у вас Бори Голубева нет? Будьте добрые, передайте, мама звонила, Зинаида Ивановна, пусть он ко мне на работу заедет... спасибо вам. — Она осторожно положила трубку.
— У вас есть сын? — спросил старик.
— Ага, Борька.
— А у меня никого нет.
— Может, оно и лучше без детей-то, — вздохнула Зина. Старик, не соглашаясь, горько покачал головой.

Борька ехал на своем мотофургоне. Остановился. Огляделся и быстро распахнул дверцу. Из ящика выпрыгнул Леонард и сразу пошел к железному телефонному шкафу.
— Спасибо, Голубка.
Борька закрыл дверцу. А Леонард открыл шкаф, набитый проводками, сел на складной стул.
— Лера, — подошел Борька. — Я хотел спросить, как у тебя, ну, с той девчонкой?
— Какую ты имеешь в виду? А-а-а, — вспомнил Леонард. — Представляешь, прихожу в гости, а у нее — сестра. Две капли воды! Близнецы. Через минуту я уже не мог понять, с какой из них танцевал. Кошмар! Такие чистенькие, неопытные, такие свеженькие, просто хочется стихотворение прочитать, не то что там...
— Ну?
— Стал другом дома. Захожу. В женщине, Голубка, меня интересует надлом.
Борька стеснялся таких разговоров, хотя они были ему интересны. Сам он ничего такого рассказать не мог. И еще ему было смешно, что Леонард, такой здоровый, прямолинейный, говорит о каком-то надломе.
— Слушай, Лера, у тебя отпуск скоро?
— А что?
— Давай махнем куда-нибудь, а?
— Куда?
— А куда хочешь. Мы ж нигде не были.
— Ну все-таки?
— Да хоть на Волгу! Наймемся кем-нибудь на что-нибудь плавучее и — загорай до Астрахани!
— Девчонок возьмем.
— Ага! Зачем?
— Для разнообразия. Алло, алло, станция? 
Борька усмехнулся и пошел к своему фургону. Там он вдруг тихонько запел свое:

Синенькая девочка идет. 
Красненькая девочка...

И быстро пошел назад. Спрятался за железную дверь шкафа.
— С ума сошел? — отодвинулся Леонард и огляделся. Он не увидел ничего интересного. Шла старушка с книжкой, опираясь на бамбуковую лыжную палку вместо трости.
На другой стороне улицы невысокий полноватый мужчина с засученными рукавами рубашки катил детскую коляску, а в руке нес авоську с пустыми бутылками — сдавать. Еще дальше шел милиционер.
— Чего ты? — удивился Леонард. Борька следил за мужчиной с коляской.
— Мой отец.
Мужчина закатил коляску в тень и зашел в ларек.
— Брат, сестра? — спросил Леонард.
— Брат.
— Давно он бросил вас?
— Давно.
— Не представляю, как можно без отца. 
Борька промолчал.
— Ты бываешь у него?
— Нет... Он вообще-то ничего, аккуратный. Алименты платит.
Мужчина вышел из ларька, что-то поправил у ребенка и покатил коляску в обратную сторону.
— Постарел, — тихо сказал Борька.
Он вышел из укрытия и как будто пошел за отцом, но остановился и смотрел ему вслед... 

Футбольный мяч в центре поля.
Стадион переполнен. Сегодня международная встреча. Наши играют с итальянцами. Борька пробирается на свое место. На поле выбегают судьи. Борька находит свое место.
— Здорово, — улыбается ему Витя.
Борька молчит от неожиданности и машинально пожимает протянутую руку.
На поле выбегают футболисты. Их приветствуют аплодисментами.
Борька сидит насупленный, недовольный. Он хотел бы уйти от такого соседа, но все места заняты и вообще — футбол сильнее Борьки.
По радио объявляют о грандиозном бедствии, постигнувшем один из районов Италии в результате наводнения, и предлагают встать, чтобы минутой молчания соболезновать итальянскому народу.
Стоят сто тысяч человек.
Неподвижно стоят футболисты. Немыслимая тишина.
И тут впервые Борьке показались ничтожными его собственные переживания. А может, к нему пришло смирение. Так или иначе, но он не сбросил с плеча чужую, Витькину руку...
Наконец, стадион сел, футболистам Италии поднесли цветы, а они побежали к трибунам и кинули их зрителям.
Потом началась игра. Футбол! О нем нельзя рассказать словами.

После футбола они шли вместе. Если посмотреть на них с другого конца улицы, то покажется, что идут два приятеля: один долговязый, другой маленький. Они шли по середине мостовой — улочка уютная, тихая, будто все ее обитатели читают книжки, — а по бокам, у подъездов, стоят машины.
Витя с жаром напоминал Борьке какие-то футбольные цитаты: пинал ногой по воображаемому мячу, бежал вперед и головой «забивал гол». Борька завязывал шнурок и смотрел на Витю. Потом они снова шли, и Витя говорил, говорил, говорил. А Борька молчал.
Вдруг Витя подбежал к «Волге», позвал Борьку. Тот послушно пошел за ним, и Витя, видимо, объяснял, как управляется эта машина. Потом они перешли к «Москвичу», а Витя опять объяснял.
И, наконец, его можно услышать:
— У всех у них элементарное управление, исключительно просто — самокаты! У меня, знаешь, целая коллекция. Права на любую машину, — хвастался Витя. — Вот только паровоз и самолет, чего нет, того нет. А машины эти, танк, трактор, бульдозер, скрепер — все могу... Или вот, к примеру, мотороллер.
Они направились к роскошному мотороллеру.
— Тут даже объяснять нечего.
Борька оценивающе смотрел на Витю и ему хотелось рассмеяться: ну какой ты муж моей матери? Тебе машину и ты в восторге, тебе футбол и ты счастлив!
— Подходишь, — объяснял Витя, — дергаешь вот здесь и едешь. Исключительно элементарно. Вообще, самое сложное это правила уличного...
— А разве мать не говорила вам, что я сам на мотороллере работаю? — перебил его Борька.
— Говорила, — простодушно сознался Витя.
— Ну, а что же вы? — осудил Борька и пошел дальше.
Витя не нашел, чем оправдаться, а только часто моргал, смекая, чем он виноват? Ведь он хотел как лучше, как интересней, через технику.

Потом они стояли в подъезде, на улице шел дождь. Под дождем шел человек на костылях. Его догнал другой человек, с зонтом, прикрыл, и они ушли.
Витя нервно курил, крепко затягиваясь, держа сигарету в кулаке. Он волновался. Ему казалось, что он все время должен что-нибудь говорить, по возможности интересное, умное.
— Я когда был маленький, — сказал он, — думал, раз над нами идет дождь, значит и во всем мире льет. Забавно, да?
Борьке не было забавно, и умного в этом воспоминании он ничего не нашел. Но Витя не обиделся. Он обладал удивительным, редким качеством — полным пренебрежением к боязни показаться смешным. Это раздражало Борьку. Он, например, не мог себе позволить поиздеваться над Витей, презрительно хмыкнуть над его словом или уколоть своим, потому что уважал доброту. Борька не чувствовал себя свободным, молчал и хотел уйти.
А Витя тяготился молчанием и, точно пробуя лед, неуверенно, но строго посоветовал:
— Ты мать не обижай.
— А кто обижает?
— Я вообще, — сразу отступил Витя, — так, для профилактики.
И тут Витя сделал отчаянную попытку сближения:
— Слушай, давай на «ты», а?
— Не получится, — хмуро отказался Борька.
— Почему? Это ты брось. Пойдем зайдем куда-нибудь? Деньги у меня есть, посидим.
— Я к товарищу, он как раз здесь...
— Зайдешь в другой раз.
— Нет, — отрезал Борька и добавил мягче: — Только вы не обижайтесь.
— Я могу подождать, — легко предложил Витя.
— Ну, что вы в самом деле! — вскипел Борька и пошел наверх.
Витя смотрел ему вслед.
— Вот это заусеница, — вздохнул Витя, поднял воротник и шагнул в дождь.
Конечно, никакой Борькин приятель здесь не жил. Просто Борьке хотелось остаться одному. Он сидел на подоконнике, комкал мячик и слушал, как на крыше кипит дождь. И еще до него доносились слова, которые почтальонша говорила худенькому подростку:
— Эту кнопку не нажимай, а эту — запомни — три раза. Идем дальше... «Вечерку» в ящик. «Известия» под дверь... Здесь просто позвони и отдай все газеты, сами разберут. Понял?
Наверное, мальчишка только кончил школу. У него будет тридцать домов, из них десять с лифтом. У него есть усталая мама и даже, может быть, отец.

И вот пришел день, когда Витя с чемоданчиком, с привязанной к нему подушкой и зимним пальто через руку вошел во двор Зининого дома — он переселялся. Это было замечено, и одна соседка сказала другой:
— С сыном взял, с таким взрослым.
Витя, как знакомый, поздоровался у подъезда с какими-то жильцами. Поднялся по лестнице, позвонил. Ему открыла Зина. В руке у нее была тряпка.
— Ой, я убраться не успела.
— Ничего.
— Боря, помоги вещи таскать, — позвала мама.
— А я все принес.
— Все?
— Ага, — и, видя непонимающую улыбку Зины, Витя коротко объяснил: — Я ведь, Зина, выпивал.
Борька громко потянул воздух из зуба, как бы говоря: интересное сообщение.

— Го-орько!
Народу было много. Пришли друзья — товарищи жениха и невесты. Были тут молодые и старые, мужья и ухажеры, мужние и холостые. Были дети, конфет им дали от пуза. В уголке молодая мать кормила грудью ребенка и еще успевала следить за мужем, который прицеливался на бутылку белой, и грозила ему смуглым кулачком. Играл аккордеон. А Верка, раскрашенная, как картинка, стреляя глазами налево и направо, залихватски пела:

Ах, юбка моя,
Четыре волана,
Хочу дома я ночую,
Хочу у Ивана.

И дробила пол каблуком. Ей отвечала пожилая, каленая солнцем, с морщинистой шеей и молодыми глазами работница:

Через поле яровое. 
Через райпотребсоюз. 
Через Гитлера косого 
Вековухой остаюсь.

Борька сидел на другом конце стола и, положив подбородок на кулаки, смотрел на мать и отчима. Какой-то Витин приятель, полный кавалер ордена Славы, убеждал его в чем-то и лез обниматься.

Не целуй меня взасос, 
Я не богородица. 
Все равно Исус Христос 
От меня не родится.

Озоровала Верка и пышной булкой плыла по кругу. А пожилая отвечала Верке:

Ах, лапти мои, 
Да лапоточки мои. 
Приходи ко мне, миленок. 
Ставить точки над «i».

В дверях появился кто-то уже крепко хороший.
— Горько! — крикнул он и снова скрылся. Жених и невеста повернули головы и встретились губами. Вокруг стоял такой тарарам, что поцелуя, конечно, не было слышно.
— Звук! Сапожники! Звук! — требовал кто-то. Верка сорвала с гвоздика на стене все счастливые билеты, выбежала на балкон и, кинув их вниз, грубо закричала:
— Эй, люди! Берите лишнева счастья! Зинка Голубева выходит замуж!
Билеты мотыльками сыпались вниз, и какие-то девчонки в темноте двора ожидали, когда их можно будет поймать.

Клепиков Ю. «Мама вышла замуж» // Клепиков Ю. Летняя поездка к морю: [киносценарии, рассказы]. СПб.: Сеанс, 2006.