Тарханов сформировался как художник в условиях дореволюционной театральной провинции, там, пройдя суровую школу актерского становления, преодолев многие трудности на пути к подлинному искусству, доказал недюжинную стойкость, огромную природную силу своего таланта, там по крупицам собрал, усвоил, обогатил то лучшее, что могла дать ему русская провинциальная сцена.

За двадцать четыре года работы в провинции, начиная с 1898 года, Тарханов исколесил всю Россию из конца в конец. Рязань и Пенза, Калуга и Винница, Омск и Рыбинск, Оренбург и Одесса, Архангельск и Екатеринослав, Киев, Харьков — где только ни бывал молодой актер, с какими только людьми ни сталкивала его жизнь!

Эти скитания по провинции дали Тарханову глубокое и всестороннее знание дореволюционной российской действительности. ‹…› Здесь же, на провинциальной сцене, он повстречался с рядом выдающихся русских актеров, которых уважительно называл своими учителями в искусстве. Это — братья Рафаил и Роберт Адельгеймы, обладатели блестящей внешней техники. Это — актер огромного темперамента Мамонт Дальский, «король диалога» Мариус Петипа, талант мучительно искренний и страстный — Павел Орленев. Это, наконец, выдающийся деятель русского театра, человек высокой культуры, актер, режиссер, педагог Николай Николаевич Синельников.

‹…› Не менее важное значение для формирования искусства Тарханова имела внутренняя идейно-творческая связь молодого актера с Московским Художественным театром, которая возникает уже в эти годы, — отчасти благодаря тому, что здесь работает его родной брат Иван Михайлович Москвин. Театральная культура МХАТа оказала сильное влияние на творчество Тарханова этих лет.

Постепенно растет популярность Тарханова. Его имя широко известно в провинции. Зрители ценят в его игре мягкость, простоту, талант глубокого перевоплощения в образ, способность создавать правдивые человеческие характеры.

В 20-30-е годы Тарханов выводит на сцену МХАТа галерею сатирических образов ‹…› Городничий Градобоев («Горячее сердце» А. Островского) — внешне неприметная, какая-то грязновато-потертая, облезлая личность, с негромким сладостным голоском. Эта неприметность обманывала недолго. В сцене суда над мещанами города Калинова Градобоев преображался в злобно-корыстного, самовластного вершителя человеческих судеб. Суд-произвол, суд-«по душе-с, как мне бог на сердце положит», — это был звездный час тархановского Градобоева. В сцене суда, как говорил актер, его городничий, втайне лелеющий сладостную мечту стать царем, был наиболее близок — внутренне — к своей заветной цели. И на первый взгляд — совсем не похожий на знаменитого гоголевского Сквозняк- Дмухановского или щедринских градоправителей из «Истории одного города», тархановский городничий постепенно становился в один ряд с ними. Это был образ, воплощавший в себе целое историческое явление — «градобооевщину, явление, трактованное в ключе высокой социальной сатиры.

Помещик Собакевич («Мертвые души» Н. Гоголя) каждой чертой своего облика напоминал «медведя средней величины». Внешне медлительный, неуклюжий, безразличный к окружающему, Собакевич внутренне живет совершенно в ином ритме. Внутренне он насторожен, внимателен к каждой мелочи, энергичен. Торги — вот его стихия! Он держит Чичикове в цепких руках, диктует свою волю, направляет ход событий. Свою выгоду он не упустит, сорвет куш даже там, где взять его, кажется, не с чего. Алчный, до цинизма жадный стяжатель, истинный человек-кулек — таким был гоголевский Собекевич в исполнении Тарханова.

В. Немирович-Данченко говорил об этом создании актера: «Его Собакевич живой, настоящий, не натуралистический. Этот обрез поднимается до какого-то большого охвата целой полосы русской жизни».

Луку в «На дне» Тарханов играл в очередь с И. Москвиным, играл в том же костюме, в тех же мизансценах, что и Москвин. И все же его был иной Лука, не похожий на москвинского, — Лука суровый и мрачный, замкнутый в себе человек с беспокойным, настороженным взглядом исподлобья. Много претерпевший и перестрадавший в жизни, ожесточенный и озлобленный, этот Лука, по существу, был лишен всякого сочувствия и сострадания к людям «дна». Не любовь, а обман и скопившуюся ненависть нес им Лука в своих сказках. Тарханов лишал этого «утешителя» с его философией счастья в потустороннем мире малейшей привлекательности. Самим исполнением он как бы утверждал слова Горького: «В наши дни утешитель может быть показан на сцене театра только как фигура отрицательного значения».

Еще более беспощаден был актер в показе таких людей, как генерал Печенегов из горьковских «Врагов». Печенегов — Тарханов поразительно напоминал старый, разболтавшийся от времени механизм. Его движения, речь, жесты, поступки — все совершалось как бы автоматически, помимо воли и сознания, и каждый раз — невпопад. Этот автоматизм, механичность, нерассуждающая прямолинейность поведения, весь внешний облик тархановского Печенегова обнаруживали в нем существо глупое, ограниченное и жестокое.

Булочник Семенов. ‹…› Интересно, что при всей остроте красок, которыми воспользовался Тарханов для характеристики Семенова, образ точно соответствовал своему жизненному прототипу. Недаром Горький, восхищенный достоверностью тархановского хозяина, спросил как-то актера: «Скажите, а вы лично не были знакомы с булочником Семеновым?.. Похожи!.. — продолжал Алексей Максимович, — только рубаха была длиннее».

У тархановского статского советника Фурначева — тот же бог, что у булочника Семенова или помещика Собакевича. Этот бог — деньги. Но идет он к приобретению их своими, только ему, Фурначеву, свойственными путями. Благочестие, христианское смирение, набожность, неподкупная честность — вот маска, за которой скрывается хищный и наглый стяжатель, способный ради денег на все — будь то убийство, грабеж или просто мелкое воровство.

В комедии Н. Салтыкова-Щедрина «Смерть Пазухина» все — воры и грабители. Но они бледнели в сравнении с тархановским Иудушкой — Фурначевым, ибо только он грабил с благородством на лице, с возвышенными елейными фразами и умильной святостью в глазах.

Данилова Г. Тарханов // Театральная жизнь. 1977. № 19.