Глава вторая
Солнечный день. На экране появляется снятая с неспешного движения одна из узких улочек старого Парижа.
По ней идут, оживленно беседуя, Владимир Ильич Ленин и Трофимов.
Голос Трофимова:
— На следующее утро, после приезда, чуть ли не спозаранку, на моей верхотуре появился быстрый, усмешливый человек. Я и раньше слышал о нем, хотя был он не так уж известен. Одни звали его Ильиным, другие Тулиным, третьи Лениным, а настоящая его фамилия была, говорят, Ульянов. Называли его также Ильичем, и я потому полагал, что это дяденька в возрасте, возможно, даже дедок. Но он был крепкий, прочный, в лучших летах, сносу нет, хотя и малорослый. Лоб крупный, волос рыжеватый, глаз непростой. Он сразу так и вцепился в меня: все ему надо было знать о российских делах, все интересовало его, придирался до мелочей. Я выложил все как есть: и про тюрьмы, и про то, что приходится солоно. «Но нашего брата — русского пролетария — не
Мы видим на экране фрагменты этой беседы: она проходит на фоне нескольких пейзажей Парижа, то на набережной, то в тихом квартале острова
Голос Трофимова:
— Открылся я ему также; что приехал сюда не личной охоте, — когда меня отправляли, я сразу спросил: «Куда это, братцы, зачем? Не для того я из ссылки бежал, чтобы по Парижам разгуливать, какая еще школа? Революцию надо делать, а не лясы точить».
Ленин и Трофимов идут вдоль железной ограды
Голос Трофимова:
— На это он возразил, что революцию надо делать умеючи, а для этого стоит поучиться у истории, знать ее законы. Кстати, сказал он, есть тут неподалеку один музейчик, куда он и сам собирался. «Шедевров искусства я вам не обещаю, но зрелище любопытное. Уж если случилось, что вы оказались во Франции, то вам тоже не вредно узнать
у одной из витрин. За ее стеклом искусно выполненные манекены дам и кавалеров, слушающих музыканта за клавесином.
Ленин с каталогом в руках:
— Итак, заглянем в каталог. Перед нами концерт в будуаре фаворитки короля. Восемнадцатый век, на троне Луи пятнадцатый, тот самый фрукт, который сказал: «После нас — хоть потоп». Примечательные восковые фигурки — какова безмятежность, уверенность в могуществе своей власти. Олимп! Любопытно?
Трофимов угрюмо ответил:
— Не слишком! На что мне этот Луи?..
Ленин испытующе посмотрел на Трофимова, продолжает как ни в чем не бывало:
— А на то, любезный друг мой, дабы не забывать, что уже следующему Луи революция оттяпала голову и весь этот Олимп улетучился. Вот вам и безмятежность в салоне мадам Помпадур!
Ленин и Трофимов подошли к следующей витрине. Там на коне, в боевых доспехах, со знаменем в одной руке и с мечом в другой — Жанна д’Арк. Ее окружает, приветствует народ, воинство.
Ленин:
А вот и Жанна д’Арк, крестьянка, спасшая Францию и выручившая короля. И конечно, этот король тут же предал ее, как только удержался. Потрясает это скотское свойство деспотов предавать тех, кто им служит.
Трофимов
Ленин:
— Теперь
Трофимов не очень уверенно:
— Доводилось. Вождь революции?
За стеклом витрины — умирающий Марат, как бы сошедший со знаменитой картины Давида.
Голос Ленина:
Вот
В витрине — над телом Марата Шарлотта Корде с окровавленным кинжалом в руке, ее пытается схватить женщина, зовущая на помощь, в дверях стража, но уже поздно, преступление совершилось.
Голос Ленина:
— Марата справедливо называли другом народа, и его убила Шарлотта Корде, подосланная врагами революции. Вот в этой самой ванне он и был заколот.
В то время как Ленин разглядывает витрину, камера приближается к крупному плану Трофимова и мы слышим его голос:
— Хотя все, что он рассказывал, вероятно,
И как бы перед его мысленным взором на экране возникает стремительный поток
Работает «американка» — печатная машина подпольной типографии. Она изготавливает прокламации — на нижней строке подпись: «Комитет Российской
Прокламации выносят из типографии…
Их наклеивают на стены…
Раздают рабочим у заводских ворот…
Разбрасывают на сходках…
За ними охотятся полицейские…
Конфискуют у рабочих, срывают со стен, но там вскоре появляются новые…
Листовки возникают на частях машин…
Они летят в цеху с проезжающих кранов…
В фабричных дворах с грузовозов…
Повсюду проникает большевистское слово…
В отместку городовые хватают рабочих…
Одного — в подворотне ночью, другого среди бела дня выводят из фабричной лачуги…
…Избивают, волокут, вталкивают в тюремные повозки…
Руки цепляются за перекладины тюремной решетки…
Руки, бессильные руки, сжимаются в кулаки на тюремных парах…
Руки, рабочие руки, грозят возмездием…
Это руки бакинского рабочего, призывающего к забастовке со стропил нефтеперегонного завода…
Это жест оратора на большой сходке в березовой роще… Он объявляет о солидарности с бастующими нефтяниками…
И повсюду возникают демонстрации, рабочие останавливают станки, выходят на улицы…
А по ним уже мчатся отряды конной полиции…
Налетает полицейский отряд на маевку в роще…
Но садятся на землю рабочие…
Беснуются вокруг них конники…
Призыв к стачке несется по цехам…
Зовет фабричный гудок…
Отворяются ворота, выбегают рабочие…
И вот они уже в шеренгах двигаются по улицам поселка.
Для разгона рабочей демонстрации прибыли вызванные полицмейстером пожарные части…
Мощными струями бьет вода из брандспойтов…
Сбивают струи рабочих… Прижимают к стене… Огромной силы потоки воды хлещут по телам рабочих…
Но за углом возникают новые ряды демонстрантов.
Навстречу им опять несутся конные казаки…
Они преследуют рабочих, бросающих в них булыжниками из мостовой…
Рабочие отступают к своим домам…
Взбегают по железным лестницам, по мостикам, соединяющим этажи, где висит белье, хранится домашний скарб…
Но всадники догоняют рабочих и там…
Силуэты конных казаков появляются в пролетах этажей…
Начинается свирепая расправа, мелькают полицейские шашки.
Каратели не щадят и детей.
Летят вниз тела рабочих…
Идет кровавая расправа.,
Все эти кадры и монтажные фразы, которые трудно описать, превосходно сняты в таких классических фильмах, как «Стачка» Эйзенштейна и «Мать» Пудовкина, они давно уже стали как бы документальной записью рабочего движения тех лет, и их нужно бережно и умело процитировать (сюда же, кстати, может войти и фрагмент бакинской стачки 1910 года из фильма «Златые горы») — они значительно полнее и выразительнее, чем новые съемки, создадут динамичный образ рабочего движения тех лет, его падения и взлеты,- словом, все то, что сейчас предстает в памяти Трофимова.
И, не выдержав этого напора воспоминаний, Трофимов воскликнул:
— Шабаш!
Обернулся Ленин:
— Что вы сказали?
Трофимов:
— Я говорю, шабаш! Пойдемте отсюда!
Ленин, деликатно:
— Простите, почему?
Трофимов, повышая голос:
— Потому что все это ни к чему, понимаете, ни к чему!
Ленин:
— Что именно?
Тут Трофимова словно прорвало, и он, задыхаясь, выпалил:
— Все эти короли, куклы эти! Да им же нет никакого дела до нас, до того, чем мы живем, от чего страдаем! Я словно в воду глядел, когда отказывался сюда ехать… Как подумаю, что мои товарищи сейчас там, а я тут
Трофимов убежал… Озабоченно и задумчиво смотрит вслед ему Ленин. ‹…›
Габрилович Е., Юткевич С. Ленин в Париже. Сценарий // Евгений Габрилович. Избранные сочинения в трех томах. М.: Искусство. 1983. Т. 3. С. 363–368.